Книга, впервые вышедшая во Франции, представляет собой распространенный в зарубежной архитектуре жанр воспоминаний и размышлений, позволяющих проникнуть в творческую лабораторию мастера архитектуры, унидеть как бы изнутри его трудности и достижения профессиональной деятельности. Книга посвящена основным теоретическим и практическим проблемам градостроительства и архитектуры, сопровождается развернутым справочным аппаратом. Для архитекторов, градостроителей, искусствоведов, широкого круга читателей.

Пройденный путь

Уметь
Укрощенная страсть
От проекта к проекту
Между политикой и экономикой

Создавать
Архитектура пространства
Главные ценности
Богатство языка

Строить
Найти смысл города
Архитектор на каждый день
Последний взгляд

Послесловие
Хронологический список основных работ

Пройденный путь

Я стал кочевником, путешественником без определенного пути следования, который вынужден лично намечать свои собственные ориентиры.

Я родился в Барселоне, у отца-каталонца и матери-венецианки, на скрещении двух культур, которые сходились и перемешивались в истории. Если растешь в Каталонии, да при франкистском режиме, то выбора нет. Уже мечтаешь о свободе и дальних разъездах. Мои юношеские мечты были всегда смешаны с горечью: впечатление, что живешь в какой-то замкнутой стране, в отдалении от самых крупных социальных и культурных потрясений нашей эпохи; постоянное ощущение, что тебя задвинули в какие-то европейские задворки.

Как только смог — уехал.

Сначала на юг — в Андалузию с ее красками, с ее простыми объемами. Своего рода бракосочетание ислама и Италии под жгучим южным солнцем. И сразу я прикоснулся в свету, и очень быстро почувствовал, что ощущаю его.

Затем я пересек Средиземное море. В Марокко, в долине Дра я нашел деревни, нагроможденные из кубов, растущие быстро — по мере роста семей, и потому столь загадочно упорядоченные.

А вокруг — пустыня. Странные формы, которые принимают дюны, постоянно изменяемые сильными ветрами, показались мне главной, хотя и не очевидной основой всего (того, что предстоит изобразить. Розовые пески Тенере [Часть пустыни Сахара в Нигере], выделяющиеся на фоне неба цвета морской волны, бескрайние пространства камня — вот мое первое посвящение в абсолютную красоту.

Там я тоже встретил людей. Некоторые из этих кочевников, живущие в цивилизации, столь далекой от моей, стали моими друзьями. Я открыл в них самых лучших знатоков пространства. Они знают всю цену ориентира, маршрут солнца и маршрут облаков, особенно ценный, когда раскаленные небеса не прощают и нескольких метров ошибки. Эти темнокожие люди познакомили меня с другой философией. Жизнь подвешена к двум элементам и в, любой момент готова качнуться в сторону либо трагедии, либо абсолютной красоты. Острое чувство изящного, которое не имеет общего с роскошью. Как могут быть просто красивыми обычный жест, мельчайшая складка или тончайшие переливы тканей.

У меня на юге были друзья. Север был мне еще чужд. Я открыл Париж. Этот город, иногда огромный, прекрасно распланированный, купающийся в слишком серых небесах, еще долго оставался мне чуждым. Даже обычаи меня раздражали. Потом я открыл там бюро. Я жил там и был ребенком. Столица становилась мне все ближе.

Затем были Дания, Швеция, Голландия и Соединенные Штаты, где я еще и сейчас пытаюсь постичь тайные механизмы. Я не оставляю надежду сделать там карьеру. Ибо это верно — Каталония отнюдь не центр. Если бы я родился в Лондоне, Париже или Нью-Йорке, то я бы уже освоился с этой международной гонкой. Но мое место ссылки славно, по крайней мере, тем, что разгоняет иллюзии: может быть, придется и вернуться, поучиться, чтобы выслушать. Как раскрыться миру, если в тебе самом ощущение, что ты должен занять место в центре?

Потому что они сделали меня более открытым и внимательным к цивилизациям, где я побывал, — мои основные, периферические каталонские корни оказались еще более ценными в моей профессии архитектора.

Ибо эта дисциплина основана на прочтении пейзажей, что у людей, их населяющих, происходит бессознательно. В одном городе можно все увидеть: структуру собственности — через размер домов и их отделку, соотношение, которое поддерживают богатые и бедные при разграничении кварталов, стиль жизни, обращенный наружу или внутрь, цену, которую цивилизация платит за встречу. Контрасты между роскошными дворцами и бидонвилями; архитектуру небоскребов, посвященную культу денег; монументы во французском стиле, отражающие политические амбиции; патио, закрытые от нескромных взоров прохожих в некоторых восточных дворцах, где цивилизация предпочитает осторожность, игру взглядов и переплетение страстей.

Быть архитектором — это значит через организованное человеком пространство суметь увидеть и выявить спонтанное поведение и движение селения, и, более того, заметить необходимость изменений, к которым оно может подсознательно стремиться. Нужно суметь определить эти потребности, чтобы самому внести свой вклад.

Но чтобы каждое действие прочесть как знак, необходимо полностью погрузиться в культуру, дойти до мельчайших деталей и в то же время сохранить беспристрастность своего взгляда. Жизнь, требующая от меня проектов в разных концах мира, между “Боингами“ и большими отелями, может быть лишена той поэзии, что у Палладио, взрощенной на земле Венеции. Но ее достоинство в том, что при каждом путешествии она очищает мой взгляд.

Такая прогулка по разным цивилизациям такжё осуществляется через историю. Как считает Мальро [Андре Мальро (1901 —1976) — французский писатель, политический деятель, философ], мы живем в эпоху воображаемого музея, в котором без столкновений сосуществуют барокко и классицизм, романтизм и сюрреализм. Время рассуждений о стилях, как и время школ, церемонно изгонявших инакомыслящих учеников, сегодня прошло. В жизни можно признавать различные влияния, не отклоняясь при этом от конечной цели поиска; в каждой своей работе можно использовать множество элементов, унаследованных от разных эпох, не сводя дело к простой аппликации. Все искусство представляет собой умение самопогружения, сохраняющее при этом необходимую критическую дистанцию. Здесь же полное отсутствие какого-либо своего дома, — лишь многочисленные ориентиры. Уловить их можно, только если полностью овладеть своим собственным созидательным процессом. У меня он очень быстро повернулся к архитектуре. Вот и начало координат: мой отец — строитель — часто брал меня, ребенка, с собой на стройку. Он научил меня искусству работать с каталонским кирпичом, укладывать его в стены зданий. Я слишком рано прикоснулся к делу. Еще мне говорили об одном из моих предков, которого звали так же, как меня, и который построил огромный собор в Жероне [Город неподалеку от Барселоны]. Человек твердо стоял на земле: говорят, что ввиду недостатка средств он сделал в соборе только один неф, в связи с чем ему пришлось возвести там сводчатое покрытие значительных размеров.

На строчках мне открывался совсем другой мир, какому меня не могли обучить в университете. Разговаривая на стройках с инженерами и руководителями, я пытался понять, как уложить кирпичи на самой вершине трубы со спиралевидным завершением. Я тщательно проверял свои первые чертежи; мне очень хотелось увидеть все пределы знаний и умений, не способных перешагнуть через традицию. Я рисковал предлагать новые методы и технологии, основанные на простых логических рассуждениях. Иногда все рушилось, но иногда что-то и получалось.

Рабочие, чьей ловкостью я восхищался, когда их идущих со стопкой кирпичей на спине по .лесам, установленным на большой высоте, рассказывали мне о проигранной войне. После рабочего дня в кафе Они поведывали мне о поражениях республиканской армии. Еще одно приобщение.

Политика, как лицей или военная служба, пробудила во мне ощущение, что я нахожусь там, хотя, оставался я совсем в другом месте. С самых давних пор, как себя помню, — видимо, с 1951 г., с первой забастовки, ознаменовавшей начало сопротивления, я вспоминаю себя одиннадцатилетним мальчонкой, который очень хотел походить на взрослых и с ожесточением помогал сталкивать трамваи с рельсов. Шестнадцати лет, поступив в университет, я основал первый свободный профсоюз. Тоже вызов режиму Франко. Я бывал у испанских коммунистов, которые в то время практически одни вели борьбу. В 1956 г. в Париже я познакомился с Сантьяго Каррильо [Сантьяго Каррильо (род. в 1915 г.) — в 1945—1985 гг. — член политбюро, в 1960—1982 гг. — генеральный секретарь Компартии Испании]. Но даже если я был весьма близок с моими товарищами, даже если я посильно помогал коммунистической партии вырабатывать ее политику национального примирения, я никогда не принимал участия в массовых мероприятиях партии. В 1976 г. она была признана официально. И тогда я прекратил с ней всякое сотрудничество. Меня интересовали механизмы сопротивления и взятия власти. Но ее возможная попытка оставила меня безразличным. С тех пор я навсегда отказался для себя принадлежать к какому-либо правительству.

Желание понять — да, но одновременно и дистанция. Из этой шизофрении и родилась моя архитектурная практика. Здесь, видимо, одна из причин, по которой военная служба была для меня еще более мучительной, чем тюрьма. Меня туда таскали неоднократно. Во времена Франко политические заключенные не имели никаких прав. Но одно право у них было — право сопротивляться. Я вспоминаю скрип ключей в замочных скважинах, гулко раздававшийся по утрам в коридорах, лязг открываемых дверей, шаги надзирателей, сопровождавших начальника тюрьмы при обходе. В Барселоне была образцовая тюрьма, построенная в форме звезды, словно утопия XVIIÏ в. Если входило начальство, нужно было подняться и стоять по стойке “смирно“. Я иногда отказывался играть эту комедию, оставаясь лежать полуодетым. Для того только, чтобы снова взять в руки инициативу, вступить в новый, более сложный и более рискованный процесс. Мучения излишне зарегулированного дня, когда я должен был встать, поесть, выйти на прогулку как раз в то самое время, когда других уже уводили.

На военной службе даже такой незначительный бунт был абсолютно невозможен. Нужно было псе время быть в отряде и идти в ногу. Из той крепости, расположенной в самой высокой точке острова Менорка, я мог лишь время от времени сбегать. Я спускался к морю, бившемуся о скалы. Ветер и волны помогали мне забывать крики и топот сапог.

От всего этого, от всех этих мятежей у меня остался какой-то навязчивый страх. Например, невозможно стоять в опереди у кинотеатра. Ощущаю удушье. Невозможно поддерживать огромное количество светских знакомств. Я всегда очень плохо себя чувствую, когда приходится осваивать сложившиеся правила какого-либо круга людей. Но вместо того, чтобы целиком отбросить все эти системы, я учусь проникать в них и использовать в своих собственных целях.

Стать архитектором — это значит отойти от позиции наблюдателя, аналитика социальных действий. Это значит обеспечивать пересечение собственной личности и возникающих различных обстоятельств. И сразу понимаешь, что для этого требуется значительная методологическая строгость.

Я не верю ни в чистое вдохновение, ни в безумное озарение, ни в галлюцинационное видение мира. Талант и даже гений существуют, но они опираются на действия, которые, изо дня в день находят свое подтверждениё. Как уловить сущность всего второстепенного, если не убежден в направленности своих собственных поисков?

Поэтому настоящая книга имеет троякую цель: прежде всего показать, как у меня происходит управление творческим процессом. Он проходит через организацию моей личности, через установление связи между моими разными проектами, а также через углубление и расширение, политических, административных и финансовых рамок, необходимых для реализации идей и проектов.

Установив такие рамки, я попытался описать свой путь духовного кочевника, каковым я по существу являюсь. От региональной архитектуры к классицизму, от природы к самым сложным технологическим процессам, — как сформировался и что вообще следует понимать под стилем?

Такой анализ моей деятельности был бы неполным без размышлений о власти, которую дает нам традиция. Архитектор отнюдь не Бог, даже если Господь Бог, метафорически говоря, награждает его этим искусством. Но при этом возникает столько ответственности, которую нужно осознать, чтобы взвалить ее на себя.

Последние десятилетия оказались катастрофическими для нашего жилищного строительства. Мы могли возводить города, но утратили в этом деле искусство. Мы изобрели новые материалы, но из наших построек сквозит лишь зловещее уродство серого бетона. Все, что мы строим на окраинах крупных городов, представляет собой их осквернение. Пришло время пересмотреть наш мир с архитектурной точки зрения.

Для этого архитектору предстоит отыскать свое место в повседневности, в логике экономических и коммерческих законов. Ему предстоит избегать одновременно и недоразумений, и поспешных преклонений. Других целей содержание этой книги и не преследует.