Предисловие
Введение

Мебель XV - XVI веков
Италия
Готика во Франции и Германии

Мебель XVII века
«Кабинеты» барокко
Голландия
Мебель двора Людовика XIV

Мебель XVIII века
Франция (до 1760-х гг.)
Классицизм во Франции и Италии
Англия
Германия
Россия

Мебель XIX века
Франция (начало XIX века)
Россия

Предисловие

Внимание многих посетителей музеев Москвы, Ленинграда и других городов нашей Родины привлекают бережно хранимые этими музеями собрания старинной мебели, некогда составлявшей обстановку дворцов и особняков. В составе этих собраний встречаются Подлинные шедевры. Коллекции мебели Западной Европы охватывают время с XV по XIX в., а русской — с конца XVII по XIX в.

На материале этих коллекций и построена книга. Ее основная задача — раскрыть художественно-историческую ценность мебели, сберегаемой и изучаемой в отечественных музеях. Она не только не претендует на изложение всеобщей истории развития мебельного искусства, но и на исчерпывающую картину истории мебели в Европе. Не притязает она и на развернутую характеристику роли народного искусства в образовании и развитии мебельных форм.

Книга состоит из ряда очерков, посвященных истории мебельного искусства с XV по XIX в. в Италии, Франции, Голландии, Англии, Германии и в России с XVII по XIX в. Небольшие отступления в историю античной, средневековой мебели и народного мебельного искусства связаны с характеристикой экспонатов XV—XIX вв.

В очерках рассказывается о смене художественных стилей в мебели, о ее роли во внутреннем убранстве жилья, о ее национальных особенностях. Текст сопровождается многочисленными иллюстрациями, воспроизводящими экспонаты Государственного Эрмитажа, Всесоюзного музея А.С. Пушкина, дворца-музея в Павловске, Екатерининского дворца в г. Пушкине и дворца-музея Останкино в Москве.

Эта работа будет интересна не только для лиц самых разнообразных специальностей, связанных с искусством, но и для более широких читательских кругов, для посетителей наших музеев.

С особым интересом эту книгу возьмут в руки те работники многочисленных музеев нашей страны (а таких немало!), которым приходится определять стиль, место и время производства старинной мебели, а также нередко принадлежность ее тому или иному автору (на языке искусствоведов этот процесс, требующий порой незаурядных творческих способностей, называется атрибуцией). Всем читателям настоящих очерков, а музейным работникам в особенности, необходимо помнить, что мебель оформляет, организует быт, отражает духовную и материальную культуру класса, народа, эпохи; что она обусловлена развитием архитектуры, скульптуры и живописи своего времени и вместе с тем органически связана с утилитарной функцией того или иного вида мебели и мебельных ансамблей, с материалами, техникой их обработки и организацией процесса мебельного производства. Мебель как произведение искусства не мыслится независимо от других видов прикладного искусства. Эти многочисленные и сложные связи существенны и должны быть учтены при атрибуции художественной мебели.

Нельзя довольствоваться рассмотрением одной стороны вопроса, ошибочно было бы доверяться одному признаку.

Так, например, орех или дуб как материал — признак того, что вещь сделана на юге или на севере Европы, если по технике исполнения и по стилю орнамента ее можно отнести к раннему периоду развития мебельного искусства, когда употреблялись только отечественные породы дерева. Если предмет первых лет XIX в. сделан из карельской березы, то это, с несомненностью, указывает на его русское происхождение, мебель же из красного дерева того же периода характерна не только для России, но и для Англии, Франции, Италии и Германии. В последнем случае ссылка на материал ничего не дает.

С другой стороны, одни особенности орнамента также не могут служить единственным критерием для определения предмета. К античному наследию — полосам меандра или иоников, нитям жемчужинка, завиткам акантового листа — обращались и в эпоху раннего Возрождения, и в искусстве классицизма конца XVIII в. Более того, в обоих случаях мы встречаемся с архитектоническим построением композиции, со стремлением разработать поверхность как ограниченную орнаментом плоскость. Но на этом сходство и кончается. Внешне флорентийский кассоне конца XV в. и французский комод конца XVIII в. даже отдаленно не похожи друг на друга. Очарование одного заключается в мягком отблеске заглаженной вощеной поверхности артистически исполненных по ореху барельефов, прелесть другого — в противопоставлении глади дерева изысканной ювелирной чеканке бронзовых украшений и накладок.

Решающим моментом при датировке, без учета всех остальных признаков, не может служить и техника. Маркетри одинаково употреблялось и в период расцвета рококо и в период раннего классицизма.

Так задача точного определения времени и места создания мебели подводит к задаче определения ее стиля, задаче многосторонней, синтетической.

Еще одним качеством должен обладать исследователь — умением отличить подделку. Во второй половине XIX в. возникает повышенный интерес к старинной мебели. Повсеместно, в наиболее обеспеченных слоях общества, как среди знати, так и среди крупной буржуазии Европы и Америки, любители начинают коллекционировать резную золоченую мебель XVIII в., столики и комоды с набором, кабинеты и бюро, итальянские кассоне и даже тяжелые дубовые и ореховые шкафы Германии XVII в. В России начинается собирательство усадебной и дворцовой мебели начала XIX в.

Это увлечение приводит к многочисленным подделкам, превращающимся в целую отрасль. Привлекаются отличные мастера, хорошие рисовальщики и архитекторы. Мастерские, фабрикующие поддельную старинную мебель, создаются в Париже, Венеции, Петербурге и во многих других городах Европы. Их продукция наводняет антикварные магазины. Оттуда она попадает во внутреннее убранство большинства богатых домов любителей.

Приемы, используемые при подделывании мебели, очень многообразны. Существуют отличные копии, в свое время ценившиеся выше иных обветшавших оригиналов: они до сих пор имеют более привлекательный и нарядный вид. Обычно такая мебель выглядит даже слишком хорошо, исполнение ее слишком безупречно. Это — результат введения с середины XIX в. механических приемов в производстве мебели. Дерево, обработанное машиной, дает такую чистоту сборки, какой не знали самые тщательные работы XVII или XVIII в. Карнизы и профили таких вещей более точны, тяги более жестки, связи более прочны, в резьбе и наборе чувствуется сухость. Неповторимая красота старой мебели теряется, чтобы со временем уступить место новой красоте, создаваемой в условиях высокомеханизированного массового производства мебели и связанной с новой отраслью эстетики — промышленной.

Подобные копии все же легче выделить, чем подделки, в которых умело соединены старые и новые части. Такие работы обычно исполнялись вручную. Приемы, употреблявшиеся при этом, поражают своим разнообразием и изобретательностью. Иногда старый остов покрывался новым набором, на который наводился лак, специально изготовленный «под старину». В иных случаях мастера подделок разнимали два-три подлинных кресла или стула па детали и, соединяя эти детали с новыми частями, создавали целый гарнитур «старинной» мебели. Часто, при подделке шкафа в новые рамки дверец вставлялись подлинные резные филенки; иногда одну, две подлинные резные доски использовали для изготовления какого-нибудь резного кресла или кассоне, остальные части которого резались из старого дерева, из боковых и задних стенок разрушившегося шкафа и т. д. Для вящей убедительности в доски порой выпускали заряд мелкой дроби; теперь даже самый придирчивый любитель мебельной старины не станет сомневаться в том, что перед ним вещь XVII или XVIII в.: доски-то с червоточиной!

После Великой Октябрьской социалистической революции, при передаче музеям нашей родины художественных ценностей из особняков и усадеб, вместе с подлинной старинной обстановкой в музеи проникают эти копии и подделки.

Умение отличить «новодел» в мебели — одна из сторон многогранной деятельности научных сотрудников музеев. Это не всегда легко сделать. Большую роль в этом умении играет привычный глаз музейного работника, его зрительная память. Не меньшее значение имеют и пальцы, у которых тоже есть своя «память». Они хорошо отличают жесткость поддельных частей, сухость резьбы, карнизов и профилей от шелковистой поверхности подлинника и той особенной мягкости, которую придает формам время.

Большой музейный опыт часто позволяет определить «новодел» с первого взгляда; затем это первое впечатление работник музея проверяет кропотливым исследованием экспоната. Постоянный контакт с вещами, внимательное их изучение, сравнение их с неоспоримыми подлинниками, критическая оценка вырабатывают умение отличать подделки от настоящих неповторимых художественных произведений прошлого.

Широкому посетителю музеев не придется, конечно, самому заниматься атрибуцией мебели. Это сделает музейный работник. Но и широкому читателю этой книги, несомненно, будет интересно узнать, как сложен, труден и увлекателен процесс, называемый атрибуцией. Это знание разовьет и обогатит его вкус и эстетический опыт.

Введение

В воображении, воспитанном на романтической литературе и живописи девятнадцатого века, при слове «средневековый замок» рисовались картины изысканного и поэтического быта, по сейчас, при соприкосновении с исторической правдой, они рассыпаются в прах. Дело не в том, что феодалы были бедны. Роскошные одежды сеньоров и их супруг, драгоценные уборы, ткани и ковры — все говорило о богатстве. Но люди эти жили во времена войн и грабежей, и все должно было быть уложено в сундуки, упаковано, унесено, спрятано по первой же тревоге, спасено от набега, от пожара.

Уклад жизни раннего средневековья в Европе не создавал условий для возникновения благоустроенного жилища и самое понятие «мебель» в современном значении этого слова еще не существовало.

Замки на заре средневековья обносились иногда деревянной, а чаще каменной стеной и на огороженном пространстве вперемежку с хозяйственными постройками ютились помещения и для дружины сеньора. Самый замок представлял собою тесную башню-донжон, с низкой сводчатой общей залой, с толстыми стенами, с узкими как щели окнами без стекол, полом из каменных плит. Единственный очаг помещался посреди залы и дым из него уходил просто через отверстие в крыше. Лишь в XII—XIII вв., с опытом, накопленным столетиями, очаг передвинулся к стене, был снабжен колпаком, вытягивавшим дым в широкую, незакрывающуюся трубу. Огромные поленья пылали в очаге, как в костре; над ними в котлах варилась пища и жарились целые туши. Слуги к ночи засыпали золой тлеющие угли, чтобы сохранить остатки тепла.

Кровати для сеньора и его семьи устраивались в каменных нишах, в маленьких тесных боковых помещениях, на высоких деревянных приступках с задергивающимися занавесками, предохранявшими от ночного холода и сквозняков.

У очагов сидели на скамьях, на грубо обтесанных чурбанах, на опрокинутых ветвистых обрубках дерева. Эти обрубки, по-видимому, и явились предшественниками широко распространившегося впоследствии трехногого стула.

В русском языке, как и в некоторых других европейских языках, сохранилось выражение «ставить столы», На время общей трапезы их действительно ставили — на козлы накладывались сколоченные доски. Все это уносилось по окончании пиршества. Роскошь убранства создавалась дорогими скатертями, которыми, как это видно на старинных изображениях, покрывались и драпировались столы. Никогда не расстававшиеся с оружием дружинники и гости рассаживались за столы, отрезали куски мяса своими охотничьими ножами, кости бросали шнырявшим тут же собакам. Только сеньор, восседавший во главе стола, имел свое особое место.

При торжественных церемониях и приемах для сеньора ставилось парадное седалище. Иногда это было некоторое подобие византийского трона, собранного из брусков, украшенных пластинками слоновой кости или камнями-самоцветами. Чаще оно представляло собою род кресла из сложноточеных балясин, с высокой спинкой, локотниками и проножками — перекладинами, соединяющими для прочности ножки мебели. При их изготовлении применялась токарная техника, известная еще в Древнем Риме (об этом свидетельствуют найденные при раскопках изделия из бронзы, повторяющие формы несохранившейся римской деревянной мебели).

Подобные предметы, воспроизводившие приемы и формы, созданные античной культурой, стоили дорого, были немногочисленны н сопровождали сеньорой в походах. Технические и художественные достижения прошлого постепенно терялись, умение пропадало, не находя широкого применения. Судить об этих вещах мы можем лишь по миниатюрной и иконной живописи. Образцов такой мебели не сохранилось.

Из всей античной мебели продолжала жить и широко распространилась лишь одна форма, предназначенная для сиденья — складное кресло. Прототип этой формы мы видим в греческой вазовой живописи V п. до н, э, В Греции этот стул употреблялся в быту и именовался «дифрос окладиос». Стулья этого типа были складными с перекрещивающимися под сиденьем ножками. В Древнем Риме кресло этого типа носило название «sedia curulis» — курульное кресло. Оно предназначалось только для консулов, преторов, эдилов и других должностных лиц (курулов). Кресло делалось из бронзы и по римскому обычаю носилось повсюду да его обладателем, Считалось, что только сидя на нем можно творить суд и расправу. По-видимому, эта традиция была принята и продлена средневековыми феодалами. Оно представляло собой складное сиденье без спинки, в форме буквы X; легкость его переноски объясняет, почему курульное кресло Древнего Рима не было забыто, пережило средневековье и распространилось s дальнейшем. Подобная конструкция применяется и в наше время. Некоторые типы стульев — складные переносные сиденья для художников, рыбаков и пр.— изготовляются по той же простейшей системе. В средние века кресло исполнялось из деревянных досок.

Изготовление простых досок, рубленных топором, было издревле привычным делом для людей, живших и центральной Европе, богатой лесом в то далекое время. Кроме столов и скамей, из досок сколачивались многочисленные сундуки, бывшие предметом первой необходимости. В них хранилось имущество и, расставленные вдоль стен, они успешно заменяли скамьи. Подобные весьма примитивной вязки сундуки в ничтожном количестве дошли до наших дней.

Благодаря тому, что церкви и монастыри были ограждены от случайностей войны в большей степени, чем сельские поселения, города и даже замки, и в силу этого располагали более опытными мастерами, а их ризницах сохранилось небольшое количество простейших дощатых шкафов XII—XIII вв., часто рассчитанных на помещение в нишах. К этим немногочисленным формам и сводится, в основном, все, что мы знаем о мебели раннего средневековья.

В течение XII—XIV вв. и процессе ликвидации феодальной раздробленности, с укреплением городов, когда ремесленное производство получило толчок к развитию, внутреннее убранство замка феодала или жилища богатого горожанина приобретает более благоустроенный характер.

Не случайно именно в начале XIV п., около 1320 г., в Германии была изобретена двуручная пили. Это крупное для своего времени новшество давало возможность получать вместо тесанных из бревен толстых досок более тонкие, пиленые. Из них к началу XV в. делались сундуки во всей Европе. Сундук все еще продолжает преобладать в обстановке. Конструкция его постепенно совершенствовалась и в течение одного столетия были выработаны все те приемы ящичной вязки, которые в дальнейшем легли в основу многочисленных и сложных мебельных форм.

Простейшая ящичная вязка заключается в том, что толстые прямоугольные доски, соединенные под прямым углом, сбиваются деревянными гвоздями (нагелями). Крышка прикрепляется массивными, наложенными сверху, железными петлями. В Германии, Франция и на севере Италии доски для прочности часто скреплялись металлическими накладками. Позже мы встречаемся с более усовершенствованными креплениями: в досках делаются вырезки, плотно входящие друг в друга, сперва прямолинейные (на прямой шип), а затем, с расширением к краю доски, на так называемый «ласточкин хвост».

В течение того же XV в. в технике мебельного дела был сделан еще один решающий шаг. Повсеместно распространилась новая система соединения досок, которая открыла мастерам неисчерпаемые возможности на сотни лет вперед. Новая, так называемая рамочно-филеночная вязка, лежащая сейчас в основе любой столярной работы, была хорошо известна еще в античности, как это доказывается найденными в Крыму, на территории древнегреческих колоний, саркофагами IV—III вв. до н. э. Однако к XV в. в Италии эта техника оказалась давно утерянной и основательно позабытой, а в центральной Европе, быть может, и вовсе неизвестной. Суть этого нововведения отнюдь не сводилась только к значительной экономии материала или большей легкости предмета: обеспечивалась и большая прочность. Четыре более массивных бруска, соединенных по углам на шип, образуют рамку со вставленной в нее а шпунт более тонкой доской — филенкой. Если сплошные толстые доски от смены влажности и сухости быстро коробились и даже разрывались, что часто можно наблюдать на примере писанных на досках древних русских икон, то, благодаря различному, частью горизонтальному, а частью вертикальному направлению волокон в рамке и тонкости филенки, новая конструкция лучше противостояла не только влаге, но также и ударам.

Овладение рамочно-филеночной вязкой, наряду с изобретением пилы, было в мебельном производстве поистине настоящим открытием и создало условия для образования всего того многообразия мебельных форм — шкафов, комодов, поставцов, бюро, секретеров и др.,— которые появились в последующие столетия.

Начиная с XV в. мы можем судить о мебели с достоверностью. Благодаря большим собраниям, хранящимся, в частности, и в наших музеях, и особенно в Государственном Эрмитаже, мы имеем довольно ясную картину внутреннего вида богатого жилья Италии, Франции, Германии со всеми национальными особенностями.