Труд Антонио Аверлино, прозванного Филарете, впервые издаваемый на русском языке, являет собой один из наиболее интересных трактатов итальянского Возрождения. Завершенный не позднее 1463 года, трактат представил концептуальную модель идеального города, черты которого несут образ жизни итальянского города практически во всех ее проявлениях. Поскольку автор Успенского собора в московском Кремле Аристотель Фьораванти был другом и учеником Филарете, трактат имеет для российского читателя особый интерес. Книга адресована отнюдь не только архитектору, но также и всем искренним любителям истории.

Так уж сложилось, что российский читатель остался в стороне от, быть может, наиболее любопытного из архитектурных трактатов итальянского Возрождения. Дело в том, что хотя среди известных жизнеописаний Джорджо Вазари есть небольшая статья о Филарете, с высоты своего увлечения Микеланджело и глубочайшего почтения к памяти Альберти знаменитый хронист и критик отнесся к художественному творчеству и тем более к сочинению нашего героя крайне сурово. Поверить Вазари, так и бронзовые рельефы дверей старого собора Св.Петра в Риме, созданные Филарете, - вещь вовсе слабая; госпиталь в Милане, правда, недурен, но не более. Уж коль скоро сам Вазари утверждал, что текст темен, вял и полон несуразностей, да к тому же ещё написан не на благородной латыни, а на вульгарном тосканском наречии, кому бы пришло в голову интересоваться: а что же в этом сочинении есть? По крайней мере, гак было до нашего времени, утратившего безоглядное почтение к авторитетам.

До 1880 г. манускрипт пролежал никем не востребованный, пока любознательный немец доктор Доме не ознакомился с текстом, напечатав затем краткое его переложение в весьма ученом журнале. Еше через шестнадцать лет, уже в Вене, Вольфганг фон Эттинген опубликовал несколько более подробный пересказ и выписки из миланского экземпляра - того самого, что в 1944 г. сгорел во время авианалёта. Опуская детали, интересные лишь узким специалистам, заметим, что научно обработанные издания трактата Филарете выходят в свет лишь в 60-е годы XX в. в переводе на английский, и только позднее - на современный итальянский язык. Принимая во внимание мировые войны, революции, отсутствие интереса к истории в хрущевскую пору и изгнание всемирной истории на задворки поры брежневской, не приходится удивляться тому, что Филарете нет на общей книжной полке с Витрувием, Альберти, Виньолой и Палладио, изданными в короткую пору цветения Академии архитектуры. В 1957 г. в Государственном Эрмитаже был обнаружен экземпляр латинской версии трактата, переписанный с текста, хранящегося в библиотеке Сан-Марко в Венеции. Однако этот отдаленный потомок перевода на латынь, в 1484 г. сделанного Антонио Бонфини для венгерского короля Маттиаса Корвина, страдает всеми пороками исходного перевода. Бонфини весьма вольно обращался с текстом Филарете и, как только наталкивался на пассаж, казавшийся ему неважным, слишком длинным или слишком трудным, попросту его откидывал прочь.

В любом учебнике по всеобщей истории архитектуры можно увидеть воспроизведение маленького звездообразного плана детища Филарете - города Сфорцинды, заимствованное из книги Эттингена. Иногда можно встретить репродукцию рисунка центральной башни цитадели, как правило в мелком масштабе. Более - ничего.
Между тем элементы собственно трактата, то есть попытки систематического изложения корпуса знаний об архитектуре в опоре на "вечный" образец (Витрувий), - наименее интересное в тексте Филарете, в жизни именовавшегося Антонио ди Пьеро Аверлино.

Родившийся около 1400 г. Аверлино вырастал в напряженной, не лишенной экзальтированности атмосфере раннеренессансной Флоренции. Там он учился художественному ремеслу и, где бы ни оказывался потом, всегда сознавал себя флорентийцем, приезжая в родной город при всякой к тому возможности. Переезды из города в город были нормой бытия и средневекового и ренессансного художника, однако жизнь Филарете была для его времени скорее уникальной. Первые тридцать с чем-то лет жизни - во Флоренции. Затем - двенадцать лет в Риме: никто из флорентийских архитекторов и художников не имел до него возможности столь долго изучать руины античных построек. Заметим, что в ту пору, когда римские Папы еще только грезили о масштабной перестройке Вечного города, несмотря на разрушения средневековья, сохранилось еще много того, что было затем уничтожено реконструкцией. Большая часть этого времени занята работой над бронзовыми дверями базилики Св. Петра. Это и впрямь не более чем значительно ослабленная версия работы Гиберти, слабее отнюдь не безгрешного Донателло, так что Вазари во многом прав. Филарете не явил себя миру как гений скульптуры, однако же это достаточно высокий уровень художественного профессионализма, за которым стояла масса технических познаний. Наконец - еще двадцать лет в Милане, который в культурном смысле, сравнительно с Флоренцией, был глубоко провинциален, как бы двор герцогов Сфорца ни тяготел к подражанию флорентийскому двору Медичи. Были еще неоднократные поездки в Венецию, которую еще почти не затронули ренессансные настроения, зато здесь цвели странные комбинации готического маньеризма и ориентальной моды.

Автор трактата не видел ни Неаполя, ни Феррары, ни Урбино - городов, более других продвинувшихся в признании ценностей Ренессанса, так что его горизонт был ограничен созвездием Флоренции, Рима, Венеции и Мантуи, что, впрочем, немало.

На архитектурной стезе в Милане Филареге жаждал утвердить флорентийский образец, заданный Брунеллески и Альберти, имея в этом лишь скромные успехи. Да, он успешно руководил перестройкой пострадавшего во время смуты старого замка Висконти, превращенного в Кастелло Сфорческа, и главная башня цитадели по сей день носит имя архитектора. Однако интриги мощной верхушки местного строительного цеха стоили ему немало. В настойчиво повторявшихся жалобах на имя герцога говорилось: "Этот флорентиец все желает делать по собственному своему усмотрению". В 1453 г. герцогу была адресована петиция, авторы которой настаивали, чтобы тот назначил главным другого человека, "который постоянно будет надзирать за работами и заставит себя бояться, как то было с Джованни ди Милано". Да, Филарете частью осуществил проект Оспедале Маджоре - крупнейшей в Европе и чрезвычайно тогда прогрессивной модели больницы. Однако проектная программа не была осуществлена и наполовину. Филарете руководил столь радикальной реконструкцией собора в Бергамо, что тот следовало бы назвать новым сооружением, но большая часть заказов доставалась все же не ему, а традиционным миланским мастерам, для которых учет новой моды заключался лишь в том, чтобы вставить куда придется пару "античных" деталей декора.

По злой иронии судьбы, кроме башни замка и основы одного крыла госпиталя (многое было закрыто и перестроено, сейчас здесь один из корпусов университета), от архитектурной практики Филарете не сохранилось более ничего. Собор в Бергамо дважды перестраивался наново. Палаццо, которое, на мой взгляд, именно Филарете перестроил для представителя банковского дома Медичи в Милане (см. книгу 25), было снесено в XIX в. Впрочем, для нас, быть может, в этом нет уж очень большой потери: как архитектор-художник Филарете вторичен и схематичен. Схематизмом грешили и Брунеллески и Альберти, обладавшие явно большим художественным талантом: время расцвета ренессансной архитектуры еще только должно было наступить.

Однако, к счастью для нас, Филарете был несравненным архитектором-мыслителем, архитектором-сочинителем. На мой взгляд во всяком случае, он много интереснее Альберти и уж точно отважнее всех в своих фантазиях, не исключая даже и Леду вместе с Булле, ибо он шире, системнее, глубже.

Искусство объяснения еще только осваивалось в XV в.

Его азы знали лишь те, кому удалось получить серьезное гуманитарное образование, так что Филарете, к тому же писавший на тосканском диалекте, в словарном отношении еще слабо разработанном, с величайшим трудом объясняет сюжеты пропорций и даже простых измерений, сегодня понятные любому осмысленному школьнику. Слово квадрат может означать у него то квадрат, то прямоугольник, то сторону квадрата, то даже куб или призму - что уж говорить о трудностях описания всякого пространственного объекта. Зато Филарете - вдохновенный сочинитель города в ту пору, когда кроме наполовину осуществленного проекта маленькой площади Аннунииаты (Филиппо Брунеллески) и проектов миниатюрных городов двух римских Пап, вдохновленных идеен градостроительства, в Европе не было ничего, что отличалось бы от сугубо средневекового функционализма.

В реальной жизни вынужденный постоянно доказывать то, что во Флоренции и в Мантуе уже становилось общим местом, от этого пребывающий в постоянной раздраженности, Филарете отводит душу на страницах своего сочинения. Там он был свободен дерзать.

Филарете творит свой город в постоянном диалоге с герцогом Франческо Сфорца и его наследником, которого он в воображении своем обучает основам рисунка и зодчества. Он проводит детальную рекогносцировку, достигая немалой поэтичности ее описания. Он оперирует сотней тысяч строителей, в деталях обсуждая технологию выдачи жалованья такой массе людей. Едва ли не впервые в Европе изучает доменные печи. Проектирует обитаемый акведук и канал. Придумывает невиданные монументы и, опираясь на античных авторов, создает проекты сооружений, размахом и сложностью равных античным памятникам или даже их превосходящих. Для осуществления изобразительной программы в Сфорцинде он привлекает всех знаменитых художников по эту и по ту сторону Альп. Проектирует порт Плузиаполис. Чрезвычайно озабочен проблемой гигиены и комфорта, не упуская из виду и средний класс, и нижние сословия. Продумывает устройство воспитательного дома вплоть до расписания занятий, питания, организации бухгалтерии и дизайна нагрудного знака... Он создает проект тюрьмы, на четыре века обогнавший свое время (к тому у автора были особые основания, ибо ему пришлось познать опыт узника). Филарете стремится вобрать в текст все, что знает, и иногда ссылается на I начатые им книги о сельском хозяйстве, о строительных и прочих машинах. Неизвестно, успел ли он их сколько-нибудь продвинуть, и остается загадкой, не хранятся ли они в одной из библиотек в ожидании того, кто распознает руку автора. Он стремится изложить все, но в литературном смысле трактат остался незавершенным: повествование обрывается на полуслове, а последняя, двадцать пятая книга является явно наскоро сделанным дополнением.

Филарете весьма озабочен тем, чтобы не наскучить читателю, вернее, слушателю, ибо книга, один экземпляр которой был посвящён Пьеро Медичи, а другой - Франческо Сфорца, сочинялась для чтения вслух прежде всего им самим и узкому кругу ближайших придворных... Тем не менее ему недостало времени завершить рассказ о таинственной Золотой книге, без обращения к которой произнесенное им едва ли не впервые слово возродить не имело бы такой выразительной силы...

В России есть еще и дополнительные основании интереса к трактату Филарете, завершенному около 1464 г. Близким младшим другом автора добрый десяток лег был не кто иной, как Аристотель Фьораванти, до знакомства с Филарете известный как прежде всего мастер передвижки башен и создания подъемных машин. По-видимому, все, что инженер Фьораванти знал об архитектуре, было получено им из рук Филарете, и нет сомнения в том, что первый вариант проекта Успенского собора, который Фьораванти представил в Москве изумленным зрителям, был точь в точь повторением одной из центрических церквей Филарете.

В некотором смысле именно в Москве, пусть через вторые и третьи руки, воплотились многие проектные замыслы отважного флорентийца. Несмотря на привнесенные митрополитом поправки, Успенский собор, построенный Фьораванти, ближе к идее Филарете, чем что-либо еще. Достаточно прикрыть рукой шатры главных кремлевских башен, чтобы опознать в них башню Филарете. Обидно осознавать, что в огне московских пожаров погибло все, что было отписано в казну после того, как старого Фьораванти за все его труды, включая устройство Пушечного двора, бросили в темницу. Среди личных вещей Фьораванти не могло не быть если уж не полного списка, то по меньшей мере конспекта с трактата Филарете.

Рукописи, к несчастью, горят, но часто не все: сгорел экземпляр Сфорца в миланском замке, сгорел во время Гражданской войны в Испании мадридский список. Уцелел и размножился флорентийский. Теперь этот текст "прибыл" в Москву уже вторично, спустя 520 лет.

Я мечтал полностью перевести трактат Филарете давно - с того времени, когда работал над книгой о Фьораванти, что мы задумывали вместе с С.М. Земцовым, но, увы, писать мне ее пришлось одному. Благодаря работе в Библиотеке Фолджер и в Смитсоновском Институте Вашингтона, что позволило оглянуть во все уцелевшие манускрипты, выполнить все нужные распечатки и найти все необходимые справки, откладывавшееся без конца стремление обрело реалистичность. Оставалось найти время, и оно было весьма кстати предоставлено мне затишьем 1997 года в области муниципальною заказа на программы развития городов. Весь 1998 год ушел на шлифовку текста, подготовку верстки и сбор средств, увы, почти полностью унесенных очередным банковским крахом. Пришлось находить их снова.

Мне кажется резонным исходить из предположения, что тот, кто возьмет эту книгу в руки, достаточно свободно ориентируется в общей истории архитектуры и искусства раннего Ренессанса, так что я отказался от искушения сочинять обширный вводный очерк. Трактат Филарете способен говорить за себя сам, так что переводчик ограничился лишь минимумом необходимых сносок. Хочется отметить лишь то, на что прежде обращали мало внимания: в отличие от ученых гуманистов, которые могли уйти из-под докучливой опеки старых университетов под щедрую руку мецената, архитекторы XV в. должны были еще совладать с мощными строительными цехами, отстаивая личностную позицию высокооплачиваемого независимого эксперта. Оспорить мастерство цеховых строителей было отнюдь непросто - сумели же они вознести над землей величественные своды и вонзить в небо башни, среди которых Азинелли в Болонье по сей день поднимается на высоту 112 м. Оставалось одно: доказывать, что все это мастерство обесценивалось приверженностью к "проклятой новой манере, принесенной в Италию варварами из-за Альп", доказывать, что только возрождение античного искусства способно принести славу жаждавшим ее заказчикам. Из чтения трактата всякий внимательный читатель увидит, сколь многое было заимствовано у Филарете позднейшими авторами, включая Леонардо да Винчи, - об этом не упомянувшими. То было правилом, однако сам Филарете весьма тщательно подчеркивал роль Брунеллески и Альберти, так что и в этом он существенно опередил свое время. 

Перевод сделан в опоре на прекрасное двуязычное издание Йельского университета, осуществленное Джоном Спенсером. Он отлично знает архитектуру, но профессионально не владеет архитектурной логикой, без чего уразуметь текст нередко трудно. Базой перевода был английский текст, в особо темных или спорных местах приходилось реконструировать смысл по итальянскому тексту, опираясь на фразеологические словари и консультации специалистов. В ряде трудных мест я пытался проверить догадки Спенсера и собственные по латинскому тексту из венецианской библиотеки Сан-Марко, однако это редко давало результат. Почти всегда оказывалось, что 500 лет назад и это трудное место Бонфини выбросил из текста.

Подстрочный перевод читать было бы крайне затруднительно. Однако я не счел возможным пойти путем английского переводчика, который избрал принцип едва ли не полной модернизации языка. Результатом компромисса стал предлагаемый вниманию читателя текст, написанный языком, который - во всяком случае в намерениях переводчика - возможно близок к языку писем и мемуарной литературы в России середины XIX в. Это порождает пригодный для понимания уровень легкой архаичности. Утерять обаяние устного оттенка текста Филарете, написанного так, чтобы его читали вслух, было бы чрезмерной потерей. Мне казалось важным сохранить ту особенность трактата, что автор, начиная строгий диалог и соблюдая этикет, увлекшись, забывает об этом, в интонации перескакивая с "Ваша Милость" и "Мой господин" на "Вы", "вы" и даже "ты", обращаясь уже к любому читателю, которого автор жаждет сделать другом той архитектуры, какую считает единственно достойной и единственно правильной.

Совершенно очевидно, что иллюстрации манускрипта выполнены копиистом, не понимавшим архитектуры и не владевшим новым тогда искусством перспективного изображения. Не соблюдены размеры и пропорции. Дополнительная трудность в том, что в манускрипте это сепия и легкий цвет но желтоватой бумаге, так что вторичная пересъемка чревата множеством утрат, и всю графику пришлось сканировать и вычищать. Иных, обозначенных в тексте рисунков в манускрипте нет, другие явственно стоят не на месте, и я взял на себя смелость расставить их иначе. Но ведь Филарете - прежде всего концептуалист, пространственная мысль которого оперирует простыми планировочными и объемными модулями. В связи с этим я решился на опыт, какого, кажется, еще не было в публикации старинных текстов по архитектуре. Часть иллюстраций - компьютерное воссоздание литературного содержания проектов Филарете с использованием "букваря", состоящего из характерных для него колонн, арок, карнизов, цоколей, лестниц и проемов. Наконец, вместо того чтобы навязывать читателю обширный исторический комментарий, относящийся к художественному контексту мыслей и образов Филарете, я счел разумным привнести в текст изрядное число фрагментов из работ художников, бывших современниками Филарете.

Глазычев В.Л.