Зодчество средневековой Осетии. Тменов В.Х. 1996

Зодчество средневековой Осетии
Тменов В.Х.
Северо-осетинский институт гуманитарных исследований. Владикавказ. 1996
440 страниц
Зодчество средневековой Осетии. Тменов В.Х. 1996
Содержание: 

В монографии рассматриваются проблемы генезиса, развития и интерпретации памятников традиционного каменного зодчества средневековой Осетии, в первую очередь оборонительных, погребальных (склеповых) и культовых сооружений, свидетельствующих о состоянии социально-экономических отношений, материальной и духовной культуры осетин. Книга хорошо иллюстрирована, снабжена указателями и предназначена для специалистов (археологов, этнографов, архитекторов, искусствоведов) и всех интересующихся историей народов Северного Кавказа.

Введение

Глава I. Архитектура оборонительных сооружений
1. Классификация оборонительных сооружений
2. Архитектурные особенности и хронология башенных построек

Глава II. Архитектура погребальных (склеповых) сооружений
1. Генезис и развитие склеповых сооружений
2. Классификация погребальных памятников

Глава III. Архитектура культовых сооружений
1. Классификация языческих святилищ
2. Традиции и инновации в культовом зодчестве

Глава IV. Закономерности в построении форм средневековой архитектуры
1. Математические основы башенного зодчества
2. Метрология склеповых сооружений

Глава V. Декор и его символика в традиционной архитектуре
1. Элементы декоративности в традиционном зодчестве
2. Символика декора

Глава VI. (Вместо заключения) К вопросу об исторической интерпретации памятников традиционного каменного зодчества средневековой Осетии

Приложения:
I. Библиография
II. Список сокращений
III. Указатель имен
IV. Указатель географических названий
V. Статистические таблицы
VI. Иллюстрации

Введение

История любого народа неотделима от созданных им за многие века материальных и духовных ценностей, являющихся тем неоценимым вкладом в сокровищницу мировой цивилизации, без которого наши представления о закономерностях развития человечества были бы, по крайней мере, ущербны. В современных условиях, когда столь возрос интерес к древнейшему прошлому больших и малочисленных наций и народностей, всестороннее изучение их историко-культурного наследия приобрело особую актуальность. И, безусловно, речь идет не о чуждом нам любовании ушедшей стариной, не о механической передаче упомянутых ценностей от поколения к поколению, а о действенном сохранении непрерывности культурных традиций, без чего вряд ли возможно успешное развитие культуры любого народа. Но важно при этом, чтобы «здоровый интерес ко всему ценному, что есть в каждой национальной культуре, не вырождался в попытки отгородиться от объективного процесса взаимодействия и сближения национальных культур. Это надо иметь в виду и тогда, когда под видом национальной самобытности в некоторых произведениях литературы и искусства, научных трудах предпринимаются попытки представить в идиллических тонах реакционно-националистические и религиозные пережитки», противоречащие нашему образу жизни и научному мировоззрению (13, с. 53—54). Изучая прошлое и перекладывая от него мостки к настоящему и будущему, необходимо не консервировать негативные моменты, а решительным образом избавляться от них, памятуя о том, что в этом деле нет и не может быть мелочей, что «здесь важно все — и отношение к языку, и к памятникам прошлого, и трактовка исторических событий» (14, с. 393).

***

Одним из наиболее густонаселенных регионов нашей многонациональной страны по праву считается Северный Кавказ. «Горой языков и народов» называли его древние авторы, отмечавшие при этом общие и локальные особенности исторического, социально-экономического и культурного развития обитавшего здесь населения. Сложными и неординарными путями шло формирование северокавказских народов, становление их традиционной культуры. Нашествия внешних врагов, внутренние усобицы, трудные экологические условия, бесчисленные эпидемии и прочие «напасти» накладывали неизгладимый отпечаток абсолютно на все стороны жизни горцев. Наглядным примером тому может служить история осетинского народа, оказавшегося после монголо-татарского нашествия и экспансии Тимура «запертым» в глухих ущельях Главного Кавказского хребта, где они расселились по бассейнам рек Гизельдон. Геналдон, Терек (Тагаурское общество), Фиагдон (Куртатинское общество), Ардон (Алагирское и Туалгомское общества) и Ираф (Дигорское общество). Малоземелье, избыток населения в горах вынудили часть осетин мигрировать на юг, в Закавказье. [Проблемы формирования осетинских обществ достаточно подробно рассмотрены Б.А. Калоевым, В.А. Кузнецовым (95, 93) и целым рядом других авторов, как советских, так и дореволюционных. Они же стали объектом и нашего специального исследования (400, с 113—134).]

Средневековые письменные источники весьма скупо освещают постмонгольский период осетинской истории и лишь памятники археологии и монументального зодчества — безмолвные свидетели проистекавших в горах глубинных этнокультурных и социально-политических процессов — свидетельствуют о необратимости поступательного развития традиционной культуры осетин. Здесь, пожалуй, необходимо отметить, что «относительная роль архитектуры среди других средств закрепления и передачи информации менялась по мере исторического развития. Для архаических обществ, не знавших письменности, организация предметно-пространственного окружения, в котором доминировало зодчество, служила едва ли не главным средством, чтобы зафиксировать принятые нормы социального поведения» (88, с. 101). Данным обстоятельством во многом и объясняется неослабеваемый интерес исследователей к памятникам средневековой архитектуры горного Кавказа и Северной Осетии, в частности. Кавказское зодчество всегда отличалось стилевым многообразием, как и культура создававших его народов, как и многоликая социальная среда, являвшаяся для него почвой. Каждый архитектурный стиль, несомненно, порождался определенной эпохой. Вместе с нею он эволюционизировал, отмирал или же переходил в иной стиль, отличавшийся от предшествующего и складывавшийся еще в его пределах (39, с. 8, 235).

В принципе, любой архитектурный объект может (и должен) восприниматься нами как символ эпохи, народа, идеологии (84. с. 108). Пытаясь познать закономерности исторического развития народа, мы вопрошаем прошлое, но суть задаваемых нами вопросов определяется не только природой имеющихся в распоряжении современных исследователей источников — остатков канувших в Лету цивилизаций и обществ. «Эти вопросы диктуются (нынешним) сознанием, интересом, порождаемым нашей цивилизацией, той ситуацией, в которой мы находимся. Иными словами, разрабатываемые историками проблемы в конечном итоге актуальные проблемы нашей культуры... Мы задаем людям иных эпох, обществ и цивилизаций наши вопросы, но ожидаем получить их ответы, ибо лишь в подобном случае возможен диалог. Поэтому нужно согласиться с тем, что историческое познание неизбежно есть диалог культур, что для него равно необходимы обе стороны — культура прошлого, являющаяся предметом изучения, и культура современная, к которой принадлежит исследователь, от имени которой он ищет возможность этот диалог завязать» (71, с. 7-8). Сказанным в основных чертах и определяется актуальность проблемы, исследуемой нами.

***

В горах Северной Осетии сосредоточено значительное количество памятников средневекового каменного зодчества. Это — заградительные стены и таможенные заставы, замки и крепости, боевые и жилые башни, склеповые и мемориальные сооружения, языческие святилища и христианские церкви. Появление и активное использование оборонительных сооружений обусловливалось нестабильной политической обстановкой, внутренними смутами, изменениями в социальной структуре горских обществ и прочими причинами. Подлинный переворот в военном деле и, соответственно, в архитектуре фортификационных сооружений вызвало распространение огнестрельного оружия на Северном Кавказе. Факторы идеологического (религиозного) и социально-экономического порядка породили к жизни погребальные и культовые постройки, в полной мере отразившие непрекращавшуюся веками борьбу между язычеством и христианством (позднее и исламом). Соперничество религий «происходило не столько из-за религиозных догматов, хотя и здесь шла ожесточенная дуэль, сколько из-за овладения умами и душами масс, а в конечном счете и всем обществом». С самого начала эта борьба, зачастую незаметная постороннему взгляду и не всегда проявлявшаяся в открытых столкновениях, «приняла острый политический характер, отражая общую ситуацию, существовавшую в ту пору в стране и характеризовавшуюся непрерывными военными сражениями и не менее ожесточенными социальными конфликтами» (89, с. 174). Правда, о последних (например, восстании крестьян в Дигории, выступлении Чермена и др.) нам известно в основном по источникам (Штедер) и фольклорным данным конца XVIII — начала XIX в., но, следует думать, и в предшествующую эпоху крестьянские массы отстаивали свои права в борьбе с феодалами (24; 189).

Расцвет северокавказского народного зодчества, пик которого, по мнению исследователей, приходится на XV—XVIII вв. (344; 314), связан с определенным экономическим подъемом горских обществ, без чего, собственно, он был бы невозможен. Это, по существу, несколько меняет устоявшиеся в научной литературе представления о состоянии горской экономики, признаваемой большинством авторов крайне отсталой, рутинной, неспособной обеспечить необходимый жизненный уровень населения. Отчасти так оно и было, если учесть, что осетины (по крайней мере, рядовое крестьянство) могли, к примеру, обеспечить себя продуктами земледелия в лучшем случае на пять-шесть месяцев в году (100, с. 24— 26). Другое дело — скотоводство, составлявшее «основное занятие осетин; стада овец являлись,— по словам Ю. Клапрота,— главным богатством народа» (24, с. 172—173). По-видимому, именно скотоводство стало базисом феодализма в пост монгольской Осетии и обеспечило рост материального благосостояния горцев, позволившего обратить значительную часть прибавочного продукта, «на непроизводительные затраты — на произведения искусства, на религиозные и общественные сооружения» (4, с. 587).

Рассматривая все вышеуказанные вопросы сквозь призму этнокультурных контактов осетин с народами Северного Кавказа и Закавказья в эпоху средневековья, автор предполагал осветить тот исторический фон, на котором шло становление и развитие горской архитектуры, показать, что процессы взаимовлияния, взаимопроникновения различных и в то же время близких по своему характеру культур обогащали коллективную память и творческий опыт народов Кавказа и способствовали укреплению дружественных связей между ними. Подобная постановка проблемы представляется важной еще и потому, что игнорирование общих закономерностей единого историко-культурного процесса участвующих в нем народов ведет к национальной ограниченности и, в конечном счете, «порождает узость взгляда на собственную историю, которая предстает сильно обедненной, лишенной живых связей и контактов, без которых немыслимо полнокровное развитие ни одной страны — ни большой, ни малой. При таком подходе многосложный и многослойный всемирно-исторический процесс входит в сознание людей в искаженном виде, как бы разорванным на отдельные части и лишенным внутренней логики развития» (89, с. 392).

Все перечисленные проблемы, бесспорно, играют существенную роль и в архитектурном плане, поскольку мы не всегда имеем возможность сопоставлять целые сооружения (в силу плохой их сохранности) и вынуждены бываем сравнивать отдельные архитектурно-конструктивные детали. В данном случае поиски параллелей с иных территорий оказываются весьма продуктивными, ибо типологически и хронологически близкие друг другу сооружения возводились, как правило, по определенным строительным стандартам. Это, в свою очередь, проясняет для нас объемное, планировочное и декоративное их решение и помогает избежать вероятных ошибок в реконструируемых частях. Это же, безусловно, касается и исторического осмысления при интерпретации типологически близких и синхронных по времени памятников (157, с. 7). Говоря о декоративном оформлении историко-архитектурных сооружений, попутно заметим, что в процессе изучения последних нами выявлен целый ряд петроглифов, контурных, красочных, комбинированных и рельефных изображений (402—403), повышающих эстетическое восприятие исследуемых памятников, с одной стороны, и играющих значительную роль в системе идеологических представлений оставившего их населения, с другой.

Значительное место в предлагаемой работе занимают проблемы, связанные с генезисом, классификацией и хронологией, характеристикой общих и отличительных конструктивных черт исследуемых оборонительных, погребальных и культовых построек горной полосы Осетии в сопоставлении с аналогичными средневековыми памятниками Чечено-Ингушетии, Балкарии и Карачая, Грузии (рис, 2—6) и Дагестана. По мере необходимости автор прибегает и к более широким историко-архитектурным параллелям, прослеживая одновременно генетическую взаимосвязь между изучаемыми объектами. Корни этой связи справедливо усматриваются советскими исследователями в древнейших формах горнокавказского жилища. Последнее достаточно хорошо изучено этнографами (102; 383; 160; 198), поэтому детальному анализу бытовые памятники в работе не подвергаются. Однако автор не мог не охарактеризовать, хотя бы вкратце, некоторые общие конструктивные элементы, присущие как жилищи, так и почти всем прочим разновидностям средневековых архитектурных сооружений.

Довольно сложной и дискуссионной представляется проблема хронологии названных выше памятников, поскольку единые критерии для окончательного решения последней еще не выработаны. Скудные письменные источники обычно обходят ее стороной, а данные эпиграфики, указывающие на время строительства интересующих нас построек, и вовсе ограничены. Датируя оборонительные и культовые сооружения, археологи, как правило, апеллируют к материалам раскопок склеповых и прочих могильников, но они, применительно к упомянутым памятникам, не всегда являются определяющими. Поэтому к решению поставленной задачи исследователям приходится подходить комплексно, учитывая в совокупности самые разнообразные обстоятельства, в том числе и типологическую близость изучаемых объектов, отдельные конструктивные признаки и, как говорилось, аналогии из близлежащих и более отдаленных регионов.

На основании такого комплексного подхода мы суммарно датировали большую часть памятников XIII—XVIII вв.* хотя определенное количество анализируемых построек относится или к более раннему или к более позднему времени. Мы сочли возможным включить и их в круг интерпретируемых нами источников, учитывая генетическую связь последних с объектами XIII—XVIII вв. Не последнюю роль в этом решении сыграло и то, что состояние многих историко-архитектурных памятников зачастую близко к катастрофическому, и если их не исследовать сейчас, то завтра будет уже поздно.

[Указанный период археологи-кавказоведы традиционно называют эпохой позднего средневековья В обстоятельных публикациях В.И. Марковина и В.Б Виноградова эта точка зрения получила наиболее полное обоснование (336; 234—244) Однако, проблемы периодизации средневековой истории народов Северного Кавказа нуждаются еще в дополнительном исследовании и соответствующей аргументации, в основу которой должен быть положен формационный (а не хронологический) критерий, позволяющий при выделении тех или иных временных периодов (этапов) учесть и специфику социально-политической жизни насельников региона. С учетом неразработанности данной проблематики, говоря о памятниках XIII—XVIII вв., мы называем их средневековыми в отличие от ряда анализируемых нами построек, датируемых VII/VIII—XII вв. и относящихся к эпохе раннего средневековья Здесь же необходимо отметить следующее: специалистами Института географии АН СССР и Северо-Осетинского госуниверситета разработаны и успешно применены на практике новейшие методы датировки памятников архитектуры — лихенометрический (по мхам и лишайникам вычисляется время их произрастания на фасадах зданий) и физико-химический (по вяжущим растворам, составленным из извести и песка, вычисляется с большой точностью время проникновения первой в кристаллическую структуру второго). Приходится лишь сожалеть, что по ряду субъективных причин нам не удалось использовать эту современную и весьма перспективную методику для определения хронологии историко-архитектурных сооружений горной Осетии.]

Изучение средневекового каменного зодчества народов Северного Кавказа со всей убедительностью показывает, что, сколь ни разнообразны архитектурные формы, в своих наиболее существенных чертах оно в различных частях региона (не исключая и Осетию) проходило одни и те же исторические и хронологические этапы, невзирая на вероисповедную принадлежность оставившего исследуемые памятники населения. «Развитие функционально различных,— писал А.Л. Якобсон,— архитектурных композиций, разработка фасадов, усиление их пластичности, усложнение декора, полихромность его и т.д... шли всюду параллельно и независимо по восходящей линии». Анализ закономерностей построения архитектурных форм позволяет нам не только шире взглянуть на историю зодчества большого северокавказского региона, но и осмыслить весь взаимосвязанный процесс его (зодчества) эволюции. Безусловно, раскрытием одних лишь намеченных этапов прогресса горской архитектуры мы ограничиться не можем. Не менее важна и другая сторона проблемы — объяснение выявленных закономерностей, «объяснение движущих сил архитектурного развития, что связано с идейным, а в конечном счете — социальным его содержанием» (210, с. 6-7).

Таковы цель и задачи нашего исследования, его хронологический и территориальный диапазоны. Мы не исключаем вероятности того, что целый ряд животрепещущих и актуальных проблем выпал из поля нашего зрения. Вполне возможно и то, что на некоторые из поставленных в работе вопросов могут быть со временем даны ответы, отличные от предлагаемых. В этом мы не усматриваем абсолютно никакого криминала. Напротив, именно такой нам и представляется диалектика современной науки, идущей от простого к сложному, от противоречий — к единству мнений, от гипотез — к неоспоримым фактам.

***

Приступая к разработке очередного своего исследования, каждый автор вольно или невольно задумывается о состоянии изученности темы, ее источниковой базе, ибо, образно говоря, любое возводимое здание должно прежде всего иметь под собой прочный фундамент.

В истории изучения средневековых историко-архитектурных памятиков Северного Кавказа, включая и горную Осетию, можно выделить четыре этапа, имевших свои характерные особенности К числу пионеров зарождающегося научного кавказоведения с полным основанием следует отнести грузинского историографа Вахушти Багратиони (40-е годы XVIII в.), академиков Российской Академии наук И.А. Гюльденштедта, П.-С. Палласа, Ю. Клапрота, осуществивших экспедиции на Северный Кавказ в 1770—1773, 1793—1794, 1807—1808 гг. В 1781 г. в Осетии побывал квартирмейстер русской армии Л. Штедер, также оставивший немало ценных сведений о быте и нравах горцев, об отдельных разновидностях памятников горской архитектуры.

Присоединение Северного Кавказа к России открыло широкие возможности для изучения материальной и духовной культуры народов региона, но сложная внешнеполитическая обстановка, порожденная войнами с наполеоновской Францией, Турцией и Ираном, существенно их ограничила. Положение усугубилось и затянувшимся на многие десятилетия антиколониальным движением горцев, получившим в научной литературе название Кавказской войны. Однако, несмотря на это, в первой половине XIX в. русскими и иностранными путешественниками и учеными, офицерами царской армии и правительственными чиновниками, с ловом, представителям и разных направлений и течений дореволюционной историографии, создается целый ряд историко-этнографических исследований, справочников, брошюр и прочих трудов, посвященных горной Осетии. Конечно, все они были далеко неравнозначными в научном отношении и зачастую содержали тенденциозную оценку социально-экономического и культурного уровня развития осетинского народа. Тем не менее, без вклада этих первопроходцев научного кавказоведения оказался бы немыслимым в последующем прогресс в деле изучения культурного наследия наших предков.

Начало второго этапа в исследовании археологических и историко-архитектурных памятников Северного Кавказа мы относим к 1864 г., когда было основано Московское археологическое общество, распространившее сферу своей деятельности непосредственно на Осетию и сопредельные с нею территории. Возрастанию интереса к северокавказским древностям в немалой степени способствовало открытие в 1869 г. могильника у сел. Верхний Кобан, давшего название известной в научной литературе кобанской археологической культуре. В 1878 г. в Москве и в 1879 г. в Тифлисе создаются Подготовительные комитеты (слившиеся впоследствии в один) к Пятому Археологическому съезду, состоявшемуся в 1881 г. в Тифлисе. К этому времени В.Б. Пфафом, А.П. Берже, Ф. Байерном, В.Б. Антоновичем и др. были осуществлены экспедиции и поездки в Осетию по изучению разновременных и разнохарактерных памятников, сбору коллекций и т.п. В трудах названных авторов мы находим сведения не только о сугубо археологических находках, но и об архитектурных объектах — башнях, замках, таможенных заставах, склепах и культовых постройках.

С 1879 г. начинается изыскательская деятельность в Осетии П.С. Уваровой, посетившей на протяжении ряда лет все горные ущелья и раскопавшей интереснейшие могильники в Задалееке, Махческе, Архоне, Санибе, Лаце, Даллагкау, Верхнем Кобане и т.д. Ею был собран, обработан и систематизирован значительный материал, обобщенный в монографии «Могильники Северного Кавказа», рассматривавшейся автором как ступень «для дальнейших трудов и научных выводов, которые станут возможнее и доступнее при материале, собранном в одно целое» (182). Колоритны и точны, несмотря на лаконичность, сведения П.С. Уваровой о памятниках осетинской (и кавказской вообще) архитектуры, а опубликованные ею фотографии без преувеличения уникальны и зачастую являются единственным источником, повествующим о несохранившихся до наших дней объектах.

В 1882—1886 гг. в экспедициях, организованных Варшавским университетом и Московским археологическим обществом, принимал участие академик В.Ф. Миллер; бывал он в Осетии и позже. При всей разносторонности своих научных интересов В.Ф. Миллер уделял первостепенное внимание монументальным памятникам христианства, средневековым башням, склепам и святилищам, фиксации местных преданий, с ними связанных (142). Выполненные на высоком профессиональном уровне описания, зарисовки, чертежи исследованных В.Ф. Миллером историко-архитектурных сооружений и по сей день не теряют значения.

В 70—90-е годы XIX в. издается немало работ по истории и этнографии средневековой Осетии, в которых прямо или косвенно говорится и об интересующих нас памятниках. Из всей массы этих публикаций мы выделили бы, не принижая вклада в кавказоведение других авторов, труды В.Б. Пфафа, Н.Я. Динника, К.Ф. Гана. Аналогичные данные встречаются и в изданиях начала XX в., из коих выгодно отличаются посвященные склеповым сооружениям горной Осетии и их классификации очерки А.М. Дирра и Ф.С. Гребенца (Панкратова). С началом 1-й мировой войны все исследования древностей Осетии, по существу, прекратились и возобновились лишь с победой Великой Октябрьской социалистической революции и окончанием Гражданской войны на Северном Кавказе.

В 1919 г. В.И. Ленин подписал декрет об организации Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК). Основатель советского государства уже тогда отчетливо понимал, что прошлое, далекое и близкое, органически входит в живую ткань единого, все усложняющегося организма мировой культуры, и каким бы скромным, фрагментарным оно ни было, его необходимо всячески оберегать. «Каковы бы ни были разрушения культуры, ее вычеркнуть из исторической жизни нельзя, ее будет трудно возобновить, но никогда никакое разрушение не доведет до того, чтобы эта культура исчезла совершенно. В той или иной своей части, в тех или иных материальных остатках эта культура неустранима» (12, с. 46). Соответственно с ленинскими идеями ГАИМК систематически организовывала археологические экспедиции в разные области страны, в том числе и на Северный Кавказ. Эти экспедиции, осуществлявшиеся совместно с научно-исследовательскими институтами, вузами и краеведческими музеями региона, проводили целенаправленные, планомерные и углубленные археолого-этнографические изыскания с успехом продолжавшиеся до начала Великой Отечественной войны, подведшей черту под третьим этапом истории изучения средневековых памятников Северного Кавказа.

Новые условия, ставшие возможными с установлением советской власти в крае, породили целую плеяду ученых-кавказоведов, вся энергия которых, а порой и жизнь, были отданы любимому делу. В 20—30-е годы на территории Северной Осетии работали А.А. Миллер, Л.П. Семенов, И.П. Щеблыкин, Г.А. Кокиев, Б.А. Куфтин, Е.Г. Пчелина, Е.И. Крупнов, А.П. Круглов и многие другие кавказоведы. Исследованиями, преследовавшими целью комплексное изучение древних памятников и ознаменовавшимися крупными научными достижениями, были охвачены практически все горные и частично равнинные районы республики. Наряду с изучением погребальных и культовых памятников названные авторы значительное внимание уделяли бытовым и оборонительным сооружениям (жилищу, башням, замкам, и т.п.), традиционной осетинской этнографии, фольклору. Ими был собран обильный вещевой материал, пополнивший музейные коллекции и получивший соответствующее отражение в местных и центральных научных изданиях. В качестве положительного момента следует указать, что пионерами советского кавказоведения неизменно производились (с учетом тогдашних их возможностей) опыты систематизации, хронологического и этнического определения, установления взаимосвязей, происхождения и подлинно исторического освещения источников.

В нашу задачу не входит сейчас анализ трудов всех вышеперечисленных авторов (это сама по себе тема специального исследования), но нельзя не остановиться несколько подробнее на работе Г.А. Щокиева, обобщившего и проанализировавшего практически весь накопленный к тому времени материал по склеповым сооружениям Осетии (106). Фактически это было единственное монографическое издание (советское), в котором обосновывались типология, хронология и этническая принадлежность осетинских погребальных памятников. Г.А. Кокиев первым из исследователей выделил в склеповой культуре Осетии западный (дигорский) и восточный (иронский) локальные варианты, которые впоследствии И.М. Мизиев распространил на склеповую культуру всего Северного Кавказа (139). Серьезное внимание уделял он (как и С.В. Бессонов) изучению оборонительных сооружений (боевых башен, заградительных стен и пр.).

Многие годы, археолого-этнографическому изучению Осетии посвятил Л.П. Семенов, который в творческом содружестве с архитектором И.П. Щеблыкиным обследовал все разновидности историко-архитектурных памятников, а часть склеповых сооружений исследовал археологически. В своих изысканиях Л.П. Семенов преследовал почти те же цели, что и Г.А. Кокиев. Позднее интересы Л.П. Семенова в значительной степени переключились на исследование древностей Ингушетии (хотя и об Осетии он никогда не забывал). Там, опять-таки вместе с И.П. Щеблыкиным, ему удалось собрать много нового материала, позволившего шире взглянуть на проблемы склеповой культуры Северного Кавказа, определить общие генетические корни погребальных, оборонительных и культовых памятников региона. Как и Г.А. Кокиев, Л.П. Семенов долго работал над схемой эволюционно-типологического развития северокавказских склеповых сооружений; правда, в свете последних изысканий в этой области она подверглась существенным коррективам, но роль и значение разработок названного автора трудно переоценить.

Несколько добрых слов обязаны мы сказать и в адрес И.П. Щеблыкина. Будучи профессиональным архитектором, он оставил нам квалифицированные описания и обмерные чертежи оборонительных и культовых сооружений. Без преувеличения можно сказать, что графика его так и осталась непревзойденной и в качестве иллюстративного материала кочует из одного издания в другое. Наиболее важные в научном отношении работы самого И.П. Щеблыкина посвящены преимущественно памятникам Ингушетии, но, говоря о зодчестве Северной Осетии, их никак нельзя обойти вниманием. В полевых отчетах И.П. Щеблыкина немало страниц уделено и осетинским историко-архитектурным памятникам, но, к сожалению, они до сих пор не опубликованы и доступны лишь узкому кругу специалистов.

Четвертый, послевоенный, этап изучения памятников средневековой материальной (и духовной) культуры народов Северного Кавказа характеризуется интенсификацией полевых. археологических работ, их комплексностью, попытками выйти за пределы территориальных и этнических границ и воссоздать какое-то цельное историко-археологическое полотно. В работах Е.И. Крупнова, В.И. Марковина, В.А. Кузнецова, В.Б. Ковалевской, М.П. Абрамовой, И М. Чеченова, И.М. Мизиева, В.Б. Виноградова, С.Ц. Умарова, М.X. Багаева, М.Б. Мужухоева, Л.Г. Нечаевой, А.Я. Кузнецовой, В.М. Батчаева, X.М. Мамаева, Р.А. Даутовой, Д Ю. Чахкиева, Г.Г. Гамбашидзе, Р.Г. Дзаттиаты (Джадтиева) и других археологов исподволь рассматриваются вопросы, связанные с генезисом и развитием интересующих нас памятников, их классификацией, хронологией и т.п. Не обошли эти проблемы стороной и этнографы, архитекторы, искусствоведы и даже антропологи, чему свидетельством являются многочисленные публикации В.О. Долидзе, Г.И. Лежава, М.И. Джандиери, В.В. Бунака, А.И. Робакидзе, С.С. Кригер, Л.И. Лаврова, В.П. Кобычева, Б.А. Калоева, A.X. Магометова, Л.А. Чибирова и других авторов, внесших весомый вклад в изучение древней и средневековой истории региона, а в более узком плане — средневекового горского зодчества. Вооруженные современными методами исследования — от физико-химических до статистико-комбинаторных, — они подняли изучение данных проблем на совершенно иной, чем это было прежде, качественный уровень.

Говоря о достижениях в изучении средневековых историко-архитектурных памятников Северного Кавказа и близких им в архитектурно-конструктивном плане сооружений с сопредельных территорий горной Грузии, нельзя не отметить, что за последние два-три десятилетия был опубликован ряд обобщающих монографий и обстоятельных статей по исследуемой проблематике. Так, В.А. Кузнецовым систематизированы памятники культовой архитектуры феодальной Алании, в том числе и выявленные на территории Северной Осетии (113). И М. Мизиевым проделана аналогичная работа по башням и склепам Балкарии и Карачая, а Р.Г. Дзаттиаты — по оборонительным сооружениям Южной Осетии (139; 79). М.Б. Мужухоевым дан анализ средневековых оборонительных, погребальных и культовых сооружений Ингушетии (145). Им же предпринята попытка специального исследования культовых памятников Центрального Кавказа (446). К сожалению, по сей день не опубликованы важные и интересные в научном отношении труды М.X. Багаева и С.Ц. Умарова, изучавших материальную культуру средневековой Чечни (434;450). Лишь благодаря насыщенным фактическим материалом статьям В.И. Марковина (напр.: 344; 347) мы имеем возможность судить о башенной культуре этого уголка Северного Кавказа. В капитальном труде В.П. Кобычева (102) проанализирована структура жилища и поселений народов региона в XIX—XX вв., но ретроспективно дается и обширный материал по более ранним периодам; интерес вызывают авторские суждения о памятниках средневекового народного зодчества. Укажем, что подобные экскурсы имеют место и в монографии А.Я. Кузнецовой, посвященной традиционной культуре карачаевцев и балкарцев (116).

Северокавказским бытовым и отчасти оборонительным памятникам уделено серьезное внимание в трудах А.И. Робакидзе и Г.Г. Гегечкори (напр.: 383; 160). Важный сопоставительный материал встречаем мы в монографии П.П. Закарая, собравшего воедино и проанализировавшего все сведения о крепостях (и башнях) Грузии (85); подобную же работу по культовым памятникам проделала В.В. Бардавелидзе (38). Особого признания и высокой оценки заслуживают, на наш взгляд, изыскания М.И. Джандиери и Г.И. Лежава, которые не только описали башни Грузии, но и теоретически осмыслили роль и место фортификационного искусства народов Кавказа в мировой архитектуре (122; 76—77). Мы, увы, не имеем возможности охарактеризовать здесь интересные работы других грузинских авторов (Н.Г. Чубинашвили, Ш.Я. Амиранашвили, В.В. Беридзе, Д.М. Мшвениерадзе, H.Ш. Джанберидзе, И.Н. Цицишвили), но отметим, что в их трудах содержится немало ценного материала для правильного освещения и понимания не только зодчества Грузии, но и Северного Кавказа. Собственно, то же следует сказать и о публикациях исследователей, занимавшихся изучением аналогичных памятников Армении, Азербайджана и Дагестана (О.X. Халпахчьян, К.Л. Оганесян, В.М. Арутюнян, Л.С. Бретаницкий, М.А. Усейнов, А.В. Саламзаде, В.Г. Мурадов, С.О. Хан-Магомедов, А.Ф. Гольдштейн, Э.Б. Бернштейн, Г.Я. Мовчан и др.).

Бесспорно, в свете вышеизложенного представляется важной и весьма актуальной предпринятая А.Ф. Гольдштейном попытка монографического обобщения всей совокупности памятников традиционного зодчества Чечено-Ингушетии и Северной Осетии (68). Это, по существу, первая попытка комплексного подхода профессионала-архитектора к исследуемой теме. Большое внимание было уделено автором проблемам генезиса оборонительных, погребальных и культовых сооружений Северного Кавказа, выявления связей местного зодчества с архитектурой сопредельных стран, а также происхождения архитектурных форм. В предисловии к книге А.Ф. Гольдштейна доктор архитектуры, профессор Г. Я. Мовчан указал на ряд существенных пробелов, допущенных автором: «выпало из рассмотрения нормальное жилище типа сакли; точно так же почему-то вовсе нет анализа застройки и характера расселения. Свободно пользуясь археологическим материалом и даже терминологическим анализом, автор оставляет совсем без внимания этнографическую сторону — общественный строй и его изменения, формы хозяйства, формы семьи и пр.» (68, с. 4—5).

На наш взгляд, работа А.Ф. Гольдштейна действительно не свободна от целого ряда недостатков, а порой и ошибочных положений, достаточно подробно рассмотренных В.А. Кузнецовым (314). Но, видимо, не следует излишне строго укорять названного автора в пренебрежении к проблемам традиционного горского жилища и поселения, поскольку незадолго до публикации его книги вышли в свет обстоятельные историко-этнографические исследования A.X. Магометова, Б.А. Калоева, А.И. Робакидзе, Г.Г. Гегечкори, Л.А. Чибирова, а вскоре вслед за ними и монография В.П. Кобычева, в которых они подверглись скрупулезному анализу (126; 95; 102; 383; 160; 198), что в определенной степени существенно облегчило поставленную перед А. Ф. Гольдштейном задачу.

Хотелось бы, однако, остановиться несколько подробней на двух критических замечаниях В. А. Кузнецова. Первое из них касается сомнений рецензента в обоснованности попыток выискать генетическую связь исследуемых сооружений с древним и не дошедшим до нас жилищем. «В частности, возникает вопрос: зачем строить весьма гипотетическую, и, строго говоря, недоказуемую генетическую связь склепов с неизвестными нам жилищами, если мы вполне научно и с фактами прослеживаем самостоятельную линию развития склеповых сооружений Кавказа со II тысячелетия до н. э.?» (314, с. 173). Однако, В.А. Кузнецов ничего совершенно не говорит о том, каковы истоки склеповой культуры эпохи бронзы и какие именно архитектурные формы были прообразом (предтечей) этих погребальных памятников.

Бесспорно, каждый автор имеет право на свою собственную точку зрения, но здесь мы сошлемся на такого общепризнанного авторитета в архитектуре» как Н.И. Брунов. По его мнению (кстати, разделяемому многими исследователями), «гробница — дом умершего» и даже входное (впускное) отверстие (лаз) в ней, соединяющее внутреннее пространство погребальной камеры с пространством природы, «заимствовано из жилой архитектуры, где оно служило дымоходом и световым отверстием» (48, с. 22, 24). Более того, «погребальные урны (в которых зачастую видят антитезис вышеуказанным теоретическим построениям, — В. Т.), предназначенные для хранения пепла сожженных мертвых, стремятся воспроизвести дом умершего» (49, с. 215). Иными словами, в нашем понимании генетическая взаимосвязь погребальных и культовых памятников (об оборонительных и говорить не приходится) с жилищем представляется вполне реальной и обоснованной, хотя и не до конца исследованной.

Второе замечание В.А. Кузнецова имеет отношение к проблеме единства средневековой горской архитектуры Северного Кавказа и ее национального своеобразия. «К сожалению, в его (А.Ф. Гольдштейна) работе мы не находим сколько-нибудь развернутого и аргументированного исследования этих вопросов, стоящих перед современным кавказоведением весьма остро. Автор ограничился указанием на влияние ингушского зодчества на осетинское и констатацией сходства и своеобразия народного зодчества Северного Кавказа «в различных его частях». Видимо, понимание средневековой архитектуры Чечено-Ингушетии и Северной Осетии именно как единой во всех отношениях группы сооружений и повело А.Ф. Гольдштейна... по пути сравнения «с архитектурой на других (нередко довольно удаленных, — В.К. ) территориях», а не по пути конкретного сравнения памятников соседних Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. Большие возможности, скрытые в таком анализе, в книге А.Ф. Гольдштейна остались неиспользованными» (314, с. 162—163).

Здесь нам надлежит принести извинения читателю за пространную цитацию (но вопрос представляется чрезвычайно важным) и дать слово самому А.Ф. Гольдштейну: «Сопоставление разных архитектур привело нас к решению объединить зодчество Чечено-Ингушетии и Северной Осетии, поскольку общего в них гораздо больше, чем различий. В.А. Кузнецов настаивает на различиях. Однако крайне важно обращать внимание (особенно в современных условиях, когда национальные противоречия и без того достаточно обострены, — В.Т.) на то, что объединяет культуру разных народов, живущих многие века в общении. Не следует искусственно членить прослеживаемую целостность. А средневековое зодчество Чечено-Ингушетии и Северной Осетии едино. Конечно, имеются различия в архитектуре этих двух народов, и мы не раз отмечали это в книге. Есть различия и внутри каждой из этих архитектур. Наконец, каждый памятник отличается от других. Но индивидуальные, локальные и типологические различия в данном случае имеют меньшее значение, чем общность архитектурной культуры двух соседних народов в средние века» (255. с. 112).

Как нам кажется, с А.Ф. Гольдштейном в данной ситуации трудно не согласиться: различия в архитектуре народов Северного Кавказа действительно есть, и порою весьма существенные, но, очевидно, их пока рано возводить в ранг национальных, поскольку и сейчас еще имеет место неравномерная изученность различных уголков региона и, соответственно, памятников средневекового горского зодчества. О локальных же (т.е. сугубо местных) особенностях осетинских и вайнахских, к примеру, памятников говорится едва ли не в каждой работе, посвященной северокавказской архитектуре.

Учитывая многоплановость, теоретическую и практическую значимость затронутой им темы, А.Ф. Гольдштейн писал, что он смог исследовать ее «лишь в первом приближении» (68, с. 9). Это чувство, знакомое любому автору — не дань осторожности, не желание избежать острой критики оппонентов, а реальная действительность, свидетельствующая о высокой ответственности ученых перед народом, чье прошлое они изучают, и чье будущее пытаются спрогнозировать на десятилетия вперед. «Первое приближение» — это надежда и уверенность; что другое поколение исследователей сделает следующий решительный шаг и избежит ошибок, допущенных предшественниками. Это, наконец, предоставленная преемникам возможность наметить собственные научно-теоретические позиции и пути решения поставленных конкретных задач, или, иными словами, — полная свобода действий, на отсутствие которой нередко (и обычно неоправданно) жалуются отдельные авторы.

Естественно, в исследовании с явно выраженным «архитектурным уклоном» мы никак не могли обойти вниманием публикации специалистов по истории зодчества. Немало ценных сведений было почерпнуто нами в трудах архитекторов и историков архитектуры Н. Султанова, И.А. Бартенева, В.Н. Батажковой, А.А. Тица, Е.В. Воробьевой, И.Ш. Шевелева, А. Стругара, К М. Муратовой, В.Л. Глазычева, Т.П. Каптеревой, А.Л. Якобсона, А.В. Иконникова, Э. Грушки. Д. Лукача, М.А. Некрасовой, Г.В. Борисевича, К.А. Макарова. Л.Н. Большакова, Л.С. Бретаницкого, Л.И. Ремпеля, Г.Б. Забельшанского и др. (210; 88; 39; 174; 177; 70; 124; 159; 47; 202; 179). Признавая зависимость развития горской архитектуры от общественного устройства и идеологических (религиозных) представлений породившего ее общества, мы при анализе этой проблемы широко использовали материалы исследований Б.В. Скитского, Г.А. Кокиева, М.С. Тотоева, М.М. Блиева, Г.Ф. Чурсина, A.X. Магометова, Г.Д. Тогошвили, Б.А. Калоева, Л.А. Чибирова, Л.И. Лаврова, В.И. Марковича, М.Б. Мужухоева, Ф.X. Гутнова и других авторов.

Здесь же необходимо сказать, что «архитектура и связанные с нею непосредственно искусства — одна из граней художественной культуры (народа)... Другие грани — это музыка, живопись, скульптура, театр, поэзия... Для углубленного проникновения в художественную атмосферу эпохи... чрезвычайно желательно изучить хотя бы в основных чертах эти «пограничные» сферы человеческой культурной деятельности» (39, с. 235). К сожалению, учитывая реалии настоящей работы, мы не в состоянии осуществить столь обширную программу, но не упомянуть о роли и значении декоративного искусства в зодчестве северокавказских горцев представляется невозможным. Элементы декора присущи всем без исключения произведениям традиционного зодчества. Каждый элемент насыщен глубоким внутренним содержанием и связан преимущественно с идеологическими (религиозными) воззрениями местного населения. Весь круг этих вопросов достаточно хорошо освещен в использованных нами трудах А.А. Миллера, В.А. Кузнецова, А.А. Формозова, Я.А. Шера, А.П. Окладникова, В.И. Марковина, А.К. Амброза, H.Е. Урушадзе, П.М. Дебирова, А.С. Башкирова, E.Е. Кузьминой и многих других исследователей.

Возвращаясь к проблемам, связанным собственно с изучением памятников средневекового каменного зодчества народов Северного Кавказа, следует обратить самое пристальное внимание на перспективы, открывающиеся нам с использованием в работе методов статистической обработки массового материала, позволяющих перевести визуальные наблюдения на точный язык математики и исторические выводы сделать математически обоснованными, выявить закономерности в построении форм боевых и жилых башен, склеповых сооружений, а в последующем и культовых памятников. Эти закономерности дают возможность понять, как задумывались и осуществлялись в натуре упомянутые строения. С их помощью мы находим если не сами ключи к реконструкции былого облика утраченных частей конкретных построек, то, по крайней мере, верное направление к поиску каких-то следов потерянного (что особенно важно для специалистов, занимающихся проблемами сохранности и реставрации историко-архитектурных памятников). Использование вышеуказанных методов обусловлено тем, что на современном этапе развития науки основным путем углубления исследований и создания фундаментальных работ, имеющих идейно-теоретическое, научно-методологическое и практически-прикладное значение, наряду с повышением их теоретико-методологического уровня, является совершенствование методов исследования и прежде всего применение математических методов. И хотя математизация в истории идет, на первый взгляд, более медленно, чем в других областях науки, она уже достигла значительного размаха и стала, по существу, необратимой (103, с. 281).

В своих математико-статистических изысканиях мы пользовались методикой, разработанной советскими и зарубежными учеными — И.Д. Ковальченко, Б.Н. Мироновым, З.В. Степановым, Т.И. Славко, Дж. Вайнбергом, Дж. Шумекером, Дж. Геффнером, А. Уорсингом, О. Ланге, А. Банасиньским и др. Важное значение имели для нас работы В.А. Дмитриева, посвященные традиционной метрологии и во многом построенные на материалах исследования историко-архитектурных памятников Северного Кавказа. Мы с удовлетворением отмечаем их взаимосвязь с собственными изысканиями в этой области и плодотворность, смеем надеяться, нашего совместного сотрудничества (401; 277—278; 436; 103; 144; 52; 183; 121; 169).

Говоря о важности и особой значимости математического подхода к исследуемым памятникам, нельзя не указать, что «геометрические методы установления соразмерности элементов здания были для зодчего древности и средневековья необходимым условием строительства. Размер каждой части постройки устанавливался через соотношения с размерами других частей. За исходный принимался размер какой-то части (по материалам Северной Осетии и Чечено-Ингушетии — ширина входного проема, — В.Т.), имевший особое значение для структуры в целом. Простейшим случаем было повторение такого размера определенное число раз — простое кратное отношение. В других случаях соразмерность определялась посредством геометрических построений, в основу которых подбирались величины (у осетин пядь и локоть, — В.Т.), связанные с исходным элементом. Установившаяся пропорциональность частей вытекала из требований прочности и представлений о прочном. В ней закреплялись найденные долгим опытом целесообразные габариты конструктивных элементов».

Отметим, что эмпирические математические знания были в эпоху средневековья, да и в более отдаленные от нее времена, неотделимыми от религиозных представлений и космогонических символов. Числам, равно как и четырем сторонам света, по которым сооружения ориентировались, придавалось магическое значение. По справедливому замечанию А.В. Иконникова, подчинение величин формы сооружения определенным соотношениям, вносящее в него вместе с числом то значение, коим оно наделялось, сливалось в глазах древних зодчих с функцией самого строения. «Входящие в состав сокровенных знаний математические закономерности», которым подчинялась архитектура, не дошли до нас. «Сложность их такова, что они не раскрываются однозначно при анализе объектов. Магические ритуалы, которыми сопровождалось начало строительства, соединялось с приемами разбивки плана сооружения на отведенном для него месте» (88, с. 99).

Собственно, на этом мы и хотели бы завершить наш краткий историографический обзор, лишь подчеркнув еще раз то обстоятельство, что работами дореволюционных и советских археологов, этнографов, архитекторов, искусствоведов был внесен весомый вклад в изучение северокавказского традиционного зодчества и всей совокупности проблем, с ним связанных. Исследователями во многом были намечены пути решения узловых вопросов средневековой истории Осетии и сопредельных с нею территорий, определены генетические корни и этапы развития народной архитектуры, выявлены закономерности построения архитектурных форм, взаимосвязи и взаимовлияния различных ив то же время схожих по характеру культур народов региона. Мы пытались учесть все достижения наших предшественников и дать, по возможности, более полный анализ проблем, выпавших по какой-либо причине из их поля зрения.

***

Источниковой базой нашего исследования послужили материалы археолого-этнографических экспедиций Северо-Осетинского научно-исследовательского института истории, филологии и экономики (Северо-Осетинского института гуманитарных исследований), осуществленных в основном под руководством автора в 1967—1970, 1972, 1974—1980, 1982 —1983, 1985— 1986 и 1988 гг. За указанный период нам удалось картографировать, описать и обмерить (с учетом сохранности историко-архитектурных памятников), произвести графическую и фотофиксацию более 1375 объектов, сочетая при этом метод непосредственного наблюдения с опросом информаторов и последующей математико-статистической обработкой накопленных данных. Результаты обследования были опубликованы нами в 1984 г. (179), а интерпретация материала дается в предлагаемой работе. Смеем предположить: если бы подобные изыскания были произведены по всем регионам горного Кавказа, то многие спорные вопросы давно оказались бы снятыми с повестки дня. В процессе работы над темой автором широко использовались данные архивов Института археологии АН СССР, Ленинградского отделения И А АН СССР, Музея этнографии народов СССР, отдела рукописных фондов Северо-Осетинского НИИ ИФЭ, а также опубликованные в Северной и Южной Осетии сборники документов. Немало ценных сведений было почерпнуто нами из персидских, арабских и грузинских хроник, других средневековых источников. Наряду с фольклорными данными все они позволили воссоздать тот исторический фон, на котором шло развитие традиционного северокавказского зодчества. И, конечно, важное значение имели для нас археологические материалы, способствовавшие конкретизации (в определенной степени) предлагаемых датировок.

***

Стремясь подчеркнуть оригинальность и новизну своих научных разработок, ученые традиционно (и независимо от полученных результатов) обыгрывают личный приоритет в освещении и анализе поднятых ими проблем. По-человечески это вполне понятно, хотя, на наш взгляд, рецензентам гораздо легче и сподручней определить достоинства исследования, нежели автору, для которого избранная тема на какое-то время заслоняет все горизонты и существенно ограничивает (на этот же период) возможности объективной самооценки. К сожалению, по словам Платона, против необходимости не властны и сами боги (adversus neeessitatem ne dii quidem resistunt), не говоря уже о простых смертных, поэтому и мы, в свою очередь, вынуждены отдать дань той же традиции.

Итак, несколько слов о плюсах (о минусах не преминут сказать критики) предлагаемой работы, определяющих степень новизны проведенного исследования историко-архитектурных памятников средневековой Осетии.

Генезис и развитие оборонительных, погребальных (склеповых) и культовых сооружений горного Кавказа неразрывно связаны с экономическим базисом, социальной структурой и идеологическими (религиозными) представлениями местного населения. Именно на этом мощном фундаменте зиждется традиционная культура любого народа. Именно эти основополагающие компоненты определяют пути развития народного зодчества и многообразие архитектурных форм. Автором подробно рассматривается каждая категория памятников, классифицированных по типам и функциональной принадлежности, прослеживается тесная их архитектурно-конструктивная взаимосвязь не только между собой, но и с жилищем вообще, выявляются общие и локальные особенности исследуемых сооружений, их сугубо кавказские (в основе своей) истоки. Но и при таком подходе к анализируемому материалу в работе четко проводится мысль о том, что зодчество средневековой Осетии не есть явление изолированное и тем более уникальное (хотя здесь выявлен целый ряд выдающихся памятников), а составная часть всесторонне развитой, отвечавшей насущным потребностям населения, архитектуры горного Кавказа, отличавшейся предельным лаконизмом и строгой выразительностью общих конструктивных форм и отдельных структурообразующих элементов.

Исследование этого общего представляется тем более важным, что, по словам А.А. Искандерова, «незнание историко-культурного прошлого других народов объективно ведет к самоизоляции, а в конечном счете порождает узость взгляда на свою собственную историю, которая предстает сильно обедненной, лишенной живых связей и контактов, без которых немыслимо полнокровное развитие ни одной страны — ни большой, ни малой. При таком подходе многосложный и многослойный всемирно-исторический процесс входит в сознание людей в искаженном виде, как бы разорванным на отдельные части и лишенным внутренней логики развития, обусловленной действием объективных закономерностей, которые носят не локальный, а глобальный характер. Именно игнорирование общих закономерностей единого историко-культурного процесса народов мира ведет к национальной ограниченности, всякого рода бесплодным и надуманным спорам о «более культурных» и «менее культурных» нациях. На этой же почве то в одной, то в другой стране Старого Света вдруг возгорается пламя шовинизма и расизма как горькое напоминание о живучести и цепкости консервативных взглядов, силе инерции старого мышления» (89, с. 392).

Сам процесс взаимообогащения культур различных народов Кавказа, несомненно, требовал выработки каких-то единых критериев к решению интересующих нас частных и общих архитектурных задач, что наглядно подтверждается конкретным материалом и результатами математико-статистической его обработки. Важная особенность данного процесса в современных условиях состоит в том, что «духовные и материальные ценности, создававшиеся на протяжении многих веков и целых тысячелетий, перестают быть предметом исследования лишь узкого круга специалистов, а все глубже входят в жизнь народов, обогащая их память знанием всех тех богатств, которое выработало человечество за всю историю своего развития». И здесь мы полностью консолидируемся с А.А. Искандеровым и другими исследователями, считающими, что процесс взаимопонимания не может быть односторонним. «Для того, чтобы добиться подлинного взаимопонимания и дружбы, жить в мире, укреплять добрососедство, народы должны лучше знать друг друга, уважать национальные особенности, исторические и культурные традиции каждого народа» (89, с. 393).

Данные археологии и этнографии, исторических и фольклорных источников позволили уточнить хронологию историко-архитектурных памятников Осетии и прилегающих к ней районов Северного Кавказа, наметить этапы их эволюции, доказать реальность сосуществования разнотипных сооружений и внести соответствующие коррективы в эволюционно-типологические построения кавказоведов. Бесспорно, некоторые из предлагаемых автором дат в последующем могут быть и обязательно будут пересмотрены (уточнены), но в настоящее время они представляются нам наиболее оптимальными.

Абсолютно никаких сомнений у исследователей не вызывает взаимосвязь идеологии (религии) и архитектуры. Религия была идейной основой народного творчества, она освещала (и освящала) все стороны средневековой культуры, жизни вообще. Доминирующее место в системе религиозных верований осетин и их соседей занимало язычество, наложившее свой отпечаток на архитектуру культовых, в первую очередь, зданий, без которых невозможно представить себе ни одно старинное селение. Разнотипные языческие капища — обители святых и духов — полностью удовлетворяли духовные запросы местного населения. С проникновением в горы Северного Кавказа христианства и ислама появляются новые виды культовых (и отчасти погребальных) построек (церкви, мечети, мавзолеи) , а зодчие успешно осваивают и претворяют на практике новые композиционные элементы. Так, в христианских церквях и часовнях внутреннее пространство становится латитудинальным, погребальные памятники под воздействием зодчества мусульманских стран приобретают в плане круглую и многогранную форму, а в ряде случаев и портал, превратившийся в открытую поминальную камеру осетинских и вайнахских склепов. Число подобных примеров можно, в принципе, множить до бесконечности, но дело не в этом. Главное, на наш взгляд, заключается в том, что традиции и инновации в горской архитектуре всегда преломлялись в соответствии с общими требованиями (социальными, идеологическими и пр.), предъявляемыми к конкретному типу памятников, и конфессиональной принадлежностью последних. Широкое освещение в работе нашли проблемы взаимосвязи архитектуры и декоративного искусства северокавказских горцев, классификации и семантики древних изображений, выявления их изначально культовых истоков. Автором исподволь вскрываются причины удивительной жизнестойкости осетинского язычества, обусловившего известный консерватизм (несмотря на имевший место обмен свежими идеями) в хозяйственной и культурной деятельности местного населения на протяжении всей средневековой эпохи.

Подводя итоги всему вышеизложенному, хотелось бы подчеркнуть, что исследование северокавказского традиционного зодчества имеет для нас не только научно-теоретическое, но и важное практическое значение. Оно позволяет по достоинству оценить уровень развития материальной и духовной культуры народов региона, их вклад в сокровищницу мировой цивилизации. Архитектурное наследие дает нам возможность более четко представить себе социальную структуру средневекового общества, выявить его связи с окружающим миром и обозначить этапы процесса культурной интеграции. Материалы и выводы исследования могут быть использованы при составлении спецкурсов, учебников и учебных пособий для студентов исторических факультетов университетов и педагогических институтов, для подготовки специалистов в строительных и архитектурных вузах, в лекционно-пропагандистской работе музеев, общества охраны памятников истории и культуры и что самое важное — в практической деятельности реставраторов и архитекторов.

***

Так уж сложилось в кавказоведении, что изучением памятников средневекового зодчества народов Северного Кавказа традиционно занимаются археологи и этнографы и в меньшей степени архитекторы. Не стала исключением и предлагаемая работа, написанная археологом, а не историком архитектуры. Это, соответственно, наложило свой отпечаток на авторские построения и интерпретацию излагаемого материала, предопределило известную гипотетичность отдельных высказанных положений. Безусловно, автор не в состоянии был осветить равноценно все проблемы, потребовавшие всестороннего анализа исторических, археологических, этнографических источников, памятников архитектуры и декоративного искусства. Любой из специалистов в этих областях вправе укорить нас за какие-то издержки, недомолвки, а то и ошибки, неизбежные в столь объемных и многоплановых исследованиях. Мы прекрасно помним совет Горация: «Пишущие, выбирайте себе предмет по силам» («Sumite materiam vestris, qui sczibitis, aequam viribus»), но, к сожалению, дело обстояло таким образом, что выбора у нас, по существу, не оказалось. Состояние исследуемых нами памятников можно прямо назвать катастрофическим, они разрушаются на глазах, а слабость и несостоятельность научно-реставрационной базы на Северном Кавказе давно стали «притчей во языцех». Исходя именно из этих соображений, полностью совпавших с нашими научными интересами, мы и осмелились взяться на разработку такой сложной, но весьма актуальной темы. Не исключено, что кто-то из критиков выскажется снисходительно в наш адрес: «Пусть не хватило (у автора) сил, но желание все же похвально» («Ut desint vires, tarnen est laudanda voluntas»), мы не обидимся. Обидно лишь за судьбу самих памятников — национального достояния осетин, вайнахов, других народов региона, а в общем плане — всего человечества. И хочется в связи с этим выразить искреннюю свою признательность коллегам и рецензентам, всем, кто ознакомился с рукописью нашей работы, высказал замечания и пожелания, помог довести исследование до логического завершения. Право же судить о том, насколько это нам удалось, мы с глубоким уважением вверяем читателю.

поддержать Totalarch

Добавить комментарий

CAPTCHA
Подтвердите, что вы не спамер (Комментарий появится на сайте после проверки модератором)