Прослеживаются основные этапы развития так называемого «нового движения» в архитектуре капиталистических стран в связи с эволюцией утопического мышления, определившего творческие идеи этого направления и цели, которые им были заявлены. Иллюзии, вдохновлявшие его приверженцев, сопоставлены с реальностью; показан неустранимый разрыв между намерениями и реальными результатами деятельности. Выявлены основные тенденции развития профессиональных идей «нового движения» от его предыстории во второй половине XIX в. и показано преломление этих идей в узловых явлениях теории и практики архитектуры капиталистических стран в годы после второй мировой войны вплоть до кризиса последних лет и возникновения концепции постмодернизма. Книга предназначена для архитекторов и искусствоведов.

Введение
Миражи эстетической утопии
Социальные утопии и становление «новой архитектуры»
Мифы «технического» века
«Малые утопии» 50-х годов
Апологетические мифы 60-х годов
«Футуромиф» и антиутопии
К «антиархитектуре»
Постмодернистский эпилог
Заключение
Примечания

Введение

Общая ситуация в архитектуре капиталистических стран сейчас, как никогда ранее, противоречива, подвержена непредсказуемым переменам. Было бы непозволительным упрощением искать в ней зеркальное отражение кризисных ситуаций, в которые погружается современный капитализм. Ее связи с социальными процессами сложны, опосредованы, подчас неявны. Однако связи эти несомненны, и лишь через их механизм мы получаем доступ к истинному содержанию архитектуры, области деятельности, где пересекаются многие тенденции развития производства, научно-технического прогресса, социальной жизни, культуры и идеологии. И в нарастающих противоречиях внутри архитектуры Запада, заставляющих говорить о ее кризисе, отражается неразрешимость главных противоречий капитализма.

Кризис современной архитектуры, о котором пишут уже с середины 60-х годов, в своем нарастании опередил кризисные явления, охватившие не только экономику, но и все социальные и политические институты капиталистических стран. В архитектуре кризис обозначился прежде всего в сфере идей, социальных установок, этических норм и эстетических ценностей, принимаемых профессиональным сознанием. Гнетущее чувство движения «по дороге в никуда» критически мыслящая часть архитекторов Запада ощутила еще до того, как потеря темпов экономического роста вызвала свертывание строительных программ. Сомнения разгорались поначалу на фоне бума престижного строительства, которое вели монополии и органы государственной администрации в таких странах, как США, Япония, Франция, ФРГ. Настойчивое вовлечение архитектуры в аппарат, формирующий буржуазную массовую культуру, или, точнее, культуру для масс, с помощью которой «истэблишмент» стремится манипулировать их сознанием, обострило противоречия внутри профессии, и так уж болезненно переживаемые ее творчески активным слоем, лелеющим иллюзию духовной независимости. Кризис архитектуры решительно обозначился после того, как общественное сознание Запада всколыхнули стихийные бунты 60-х годов. Бунтующая молодежь остро поставила этические проблемы; стал неизбежным мучительный пересмотр постулатов, на которых основывалось кредо профессии.

Рефлексия была вынесена на страницы профессиональной печати; сомнения в истинности исходных принципов архитектуры стали фактом общественного сознания. Среди множества статей начала 70-х годов, призывавших к ревизии этих принципов, характерна написанная американским критиком Блейком. Тон импульсивной исповеди, в котором она выдержана, кажется позицией, рассчитанной на сочувствие многих; статья отражает не столько факт биографии самого автора, сколько представление компетентного человека об умонастроениях архитекторов — тем она интереснее. Блейк пишет: «Почти каждого художника,— ученого и вообще профессионала — неизбежно подстерегает искушение: смолоду принять на веру некую догму и подчиниться ее предписаниям. Соблазн особенно велик, если такая догма волнует умы кажущейся радикальностью, даже революционностью... И все мы усвоили и возлюбили доктрины, предложенные Ле Корбюзье, Мис ван дер Роэ, Брейером (а некоторые — даже и доктрину Фрэнка Ллойда Райта). Все мы подчинили свою деятельность излюбленным доктринам ... и трудились (достаточно успешно и достаточно безответственно), следуя постулату «форма следует функции» и вере в то, что с конструкцией связана немеркнущая этика нашей профессии. ...Но постепенно нам становилось яснее и яснее: почти все, чему мы научились, не выдержало испытания временем; почти все? — Нет, точнее, испытания не выдержало ничего. База, на которой мы создавали свой мир, рушится; рушатся вместе с ней и наши представления». Далее Блейк перебирает постулаты, казавшиеся незыблемыми — от этической ценности правдивого выражения конструкции до веры в прогрессивность динамичного разрастания больших городов, отвергая их также решительно, как некогда принято было утверждать их абсолютную ценность.

Общий кризис капиталистического общества середины 70-х годов способствовал сгущению эсхатологических настроений вокруг архитектуры. Было очевидно, что в пределах сложившихся типов профессиональной деятельности нельзя найти ни приемлемую альтернативу опровергаемым постулатам, ни радикальный метод решения новых проблем. В то же время выход из этих пределов в социальную проблематику стал «табу» для профессионального мышления. Радикальностью претензий, связанных с поиском нового пути, характерна статья «Конец архитектуры» американского архитектора и дизайнера Д. Нельсона: «Дорога идет к побережью. Она проходит через деревню, взбирается на холм, опускается к его подножью и, наконец, обрывается у скал над морем. Необязательно возвращаться, но, чтобы продолжить путь, необходима лодка». По мысли Нельсона развитие предметного окружения человека также достигло рубежа, преодолеть который могут лишь типы деятельности, которые не входят в сложившиеся представления об архитектуре. Дискуссия о том, что может стать лодкой, т. е. заменой архитектуры, развивалась под влиянием «великого отказа», провозглашенного американским философом Г. Маркузе. «Великий отказ» — принцип тотального отрицания, которому не сопутствуют поиски позитивного. И архитектуре была противопоставлена «антиархитектура». Впрочем, ее сверхрадикальные крайности увлекали недолго. За самоуничтожением «новой архитектуры» в конце 70-х годов поднялась новая волна эклектизма, обращенного к историческим прецедентам. С легкой руки американца Ч. Джейкса ее окрестили «постмодернизмом».

На строительную деятельность в целом кризис архитектуры (или, точнее, кризис ее идей) как будто и не оказал заметного влияния. Реализованные плоды смятения профессиональной мысли единичны, их причудливые очертания заполняют страницы архитектурных журналов, но мало влияют на характер городской среды. Однако чтобы оценить значение происходящего, нужно представить се »е структуру архитектурно-проектной деятельности в капиталистических странах.

Предельно упрощая, можно выделить в ней слой творческих поисков, основанных на активном отношении к действительности, в котором возникают и испытываются новые идеи, и слой, где рационально организованное производство проектов преобладает над творчеством. Второй слой питается идеями, выработанными в первом,— здесь не идут на риск, комбинируя известное, ориентируясь на нормы и стереотипы, принятые массовым сознанием, здесь созданное «высокой» архитектурой преобразуется в соответствии с целями и методами «массовой культуры». Деятельности в первом слое отводят основное место архитектурные журналы, но она связана с количественно весьма малой частью реального строительства, в то время как основной его объем обслуживается «коммерческим» проектированием. Энергия развития сосредоточена в творческом слое; поэтому его кризис означает потерю темпа всей архитектурой Запада в целом. Рутинное строительство, как раскрученный маховик, лишь сохраняет инерцию ранее полученных импульсов.

Но и не в этом только значение «кризиса архитектуры» 60—70-х годов. В творчески активном слое профессии почти во всех капиталистических странах после второй мировой войны преобладали приверженцы «нового движения в архитектуре», или «новой архитектуры», как чаще называют это направление. «Новая архитектура» выступила как организованное движение в 20—30-е годы, сплотив под знаменем борьбы с буржуазной эклектикой архитекторов многих стран. Диапазон их профессиональных концепций и социальных установок был весьма широк, а мотивы поисков обновления творческого метода (ибо именно метод находился в центре их внимания различны. Буржуазный «истэблишмент» счел целесообразным использовать в своих интересах это движение, выступавшее как оппозиционное.

Признание, превратившее оппозиционеров в законодателей моды, оказалось иллюзорной победой. Эклектизм, с которым они боролись, не исчез — сменился лишь набор клише, которым он оперировал. Место классических увражей заняли альбомы Ле Корбюзье и книги «Баухауза», в комбинациях внешних признаков «новой архитектуры» выхолащивалась содержательность форм, созданных ее пионерами, на мелкую монету разменивались их принципы, а элементы социальной прогрессивности были забыты. Сами пионеры образовали костяк новой элиты профессии, и вряд ли можно утверждать, что они выдержали испытание славой и успехом, не растеряв идеалы молодости.

В книге «Эпоха мастеров» английский критик Райнер Бенэм не побоялся сказать жестокие слова о пионерах «новой архитектуры», ушедших из жизни в 60-е годы [Ф.Л. Райт умер в 1959 г., Ле Корбюзье — в 1965 г., В. Гропиус и Л. Мис ван дер Роэ умерли в 1969 г., Р. Нейтра — в 1970 г.]. «Когда все они умерли, трудно не почувствовать вместе с утратой и облегчение. Они тиранически подчиняли себе «новое движение», монополизируя славу и не позволяя пробиться другим, иногда не менее значительным талантам. Мощный пример их работ казался ограничивающим пределы возможностей архитекторов во всем мире». Впрочем, тираническое господство было низвергнуто уже на исходе 50-х годов, и когда же стало ясно, что «новая архитектура» распалась на множество осколков, которые разлетались все дальше и дальше в разные стороны. Разрозненные группы объединяла теперь лишь общность происхождения.

Дискуссии между сектами, претендовавшими на продолжение идей «нового движения», дали повод для того, чтобы противоречия оказались вынесены на поверхность. Дискуссии превратились в безоглядное ниспровержение всего комплекса идей, который удалось создать «новой архитектуре» (о комплексе, а не о системе говорить точнее, так как предложенные идеи покрывали всю проблематику архитектуры нашего времени, но не сложились в связное целое . Устаревшими объявлялись и те цели, которые так и не были достигнуты архитектурой капиталистических стран, как, например, требования к современному городу, сформулированные в «Афинской хартии» [«Афинская хартия» — оформленные Ле Корбюзье итоги состоявшегося в 1933 г. IV конгресса CIAM, организации объединявшей лидеров «нового движения»; «хартия» излагает основные принципы градостроительства, принятые движением. Впервые опубликована в 1943 г.]. «Новое движение» обвиняли в том, что реализация многих его идей оказалась не более чем карикатурой на рисовавшийся воображению идеал. Подобные обвинения обычно основывались на преувеличенной оценке роли архитектуры в обществе. Критики тем самым повторяли ошибку критикуемых.

Нарастающие сомнения в истинности догм обратились кризисом профессионального сознания в интеллектуальном климате, порожденном обострением общего кризиса капитализма. Нигилистическая «контркультура», пропагандируемая «новыми левыми», предоставила фразеологию со всеми ее «контра» и «анти». В результате бунт против превращения метода, неразвившегося и несовершенного, в догму перерос в бунт против самой архитектуры. Бунтари пришли к таким крайностям, как обращение к вульгарности коммерческих реклам и «китча» потребительского «поп»-искусства, к провозглашению «уродливого и ординарного» в качестве целей, стремление к которым правомерно для архитектора. Параллельно с обострением раскола творческой элиты архитекторов капиталистических стран в коммерческой архитектуре возродилось использование вульгаризованных, низведенных на уровень «китча» форм классицизма. От крайностей радикализма к реабилитации и возрождению эклектики стал переходить и сам «авангард» под лозунгами постмодернистской архитектуры.

Возникла ситуация, в которой необходимо разобраться. «Новая архитектура» при всей противоречивости, при отсутствии внутреннего единства вобрала в себя прогрессивные идеи, выдвинутые архитекторами капиталистических стран за несколько десятилетий; ею унаследованы традиции творческих направлений, противостоявших буржуазному эклектизму в конце XIX — начале XX в.; она испытала влияние советского зодчества 20-х — начала 30-х годов. Многое в ее деятельности не выдержало проверки временем, многое переродилось или с самого появления было следствием влияния противоречий общества. Однако в рамках «новой архитектуры» созданы и ценности, вошедшие в фонд общечеловеческой культуры; ее достижения стали составной частью знаний и навыков, на которые опирается сегодня профессия архитектора.

Интерес наших зодчих к опыту коллег в капиталистических странах и, в частности, к «новой архитектуре» естествен. Нам необходим, однако, объективно-критический анализ ее наследия с тем, чтобы исключить влияние той его части, которая идет от чуждых нам социальных отношений и идеологии, и с тем, чтобы нас не дезориентировало неоавангардистское «сокрушение основ», но многом обращенное против позитивных начал архитектурной деятельности вообще.

Проникнуть к реалиям «новой архитектуры» не столь уж просто — их заслоняют мифы. Мифологична и история архитектуры последнего столетия в обзорах западных архитектуроведов — ее конструируют из фактов, подбираемых к предвзятым концепциям (исходные посылки таких концепции удивительно разнообразны: влияние теории относительности Эйнштейна на мировосприятие; воздействие технического прогресса; смена «формирующих идей» архитектуры под воздействием «одиноких героев» или, напротив, сменяющихся «волн» разных поколений и т. п.). Архитектура в этом отношении — не что-то исключительное: миф стал основной структурой идеологии буржуазной массовой культуры. Архитектура усиленно вовлекается в производство новых мифов, с помощью которых «истэблишмент» капиталистического общества стремится манипулировать сознанием масс; она и сама становится сюжетом мифов. Миф подменяет действительность иррациональными образами; он вытесняет критическое восприятие мира, научное мировоззрение. Задачей анализа современной архитектуры Запада становится поэтому отделение мифического от реального.

Задача сложнее, чем кажется. Социальный мифологизм буржуазного общества не только использует архитектуру как некий инструмент. Мифы проникают в профессиональное сознание архитекторов, оказывая влияние на зодчество как бы изнутри, что ведет к результатам, подчас не совпадающим с идеалами и намерениями, которые принимают и прокламируют сами архитекторы. С механизмом подобных деформаций связана и ориентация на утопию, «произвольное представление о желаемом будущем, которое субъективно кажется научным, т. е. опирающимся на знание, ...но объективно оказывается не основанным на научном понимании закономерностей природы и общества и поэтому неосуществимым».

Возникновение научной революционной теории в 1840-е годы, ее последующее упрочение и развитие привели к кризису классических социальных утопий. Это, однако, не стало концом утопического мышления вообще. Утопия сродни мечте, предвосхищению, догадке, входящим в естественную логику развития социального знания, в ней можно видеть  аналогию гипотезе в «точных» науках — уже это способствовало ее выживанию.

Но, главное, вместе с развитием капитализма усиливались социальные побуждения к утопическому мышлению — теперь уже на уровне обыденного сознания. Утопия становилась средством мнимого утешения «маленького человека», не принимавшего реальностей капиталистического общества, но и не поднявшегося до ясного понимания перспектив его революционного преобразования. Она стала источником иллюзорных надежд на устранение социальной несправедливости путем радикальной, но не требующей болезненных потрясений перестройки. Ее псевдорадикализм противопоставлялся идеям научного социализма. «В эпоху, когда научная революционная теория все шире проникает в различные области социального знания, утопия неожиданно обнаруживает черты, свойственные ей как типу донаучного исторического мышления, все полнее выявляет свою внутреннюю — генетическую и структурно-смысловую связь с социальным мифологизмом, с обыденно идеологическим переживанием истории». Утопия — произвольное представление о желаемом будущем — становится рядом с мифом — иррациональным образом, который должен влиять на отношение к действительности. Они начинают функционировать как части единой идеологической системы, хоть и различные по происхождению — утопия, как правило, результат поиска творческой интеллигенцией некоего самооправдания, этических мотивировок собственной деятельности; мифы рождает целеустремленное функционирование аппарата массовой культуры.

Утопическое мышление часто отталкивалось от социальных мифов, заимствовало у них свои мнимые ценности; в то же время утопии давали новые сюжеты современной мифологии. Решение трудных проблем в неопределенном будущем, которое обещала утопия, становилось аргументом в том оправдании существующего положения вещей, к которому устремлен миф. Произвольность утопического идеала открывает широкие возможности дли его контактов с современным мифологизмом. Принципиальные проблемы переустройства общества вытесняются на периферию утопической мысли. В центре внимания оказались некие фрагментарные утопии, основная посылка которых — возможность решения всего комплекса проблем общества, в том числе и социальных, на основе прогресса в каком-то одном направлении (причем практически всегда в направлении, не затрагивающем существующих общественных отношений): развития техники и систем управления, гармонизации среды.

Не случайно областью, на почве которой подобные утопии множились весьма активно, была архитектура. Любое нерутинное произведение архитектуры требует мотивировки в социальном предвидении, а в рамках буржуазной идеологии лишь утопия могла дать выход за рамки экстраполяций социологической эмпирики. Еще важнее, что в утопиях искали возможность преодолеть внутреннюю противоречивость задач, ставившихся перед архитектурой антагонистического общества, и осуществить гуманистический идеал служения людям, идущий от эпохи Возрождения. Неудовлетворенность получала иллюзорное разрешение в попытках связать утопию с действительностью. Траектория творческой мысли мастеров «нового движения» неизменно проходила от поиска конкретных решений к утопии, в которой видели универсальный ключ к проблемам профессиональным и общечеловеческим, и от утопии к идеям жизнестроительства, переустройства жизни средствами архитектуры.

Утопическое мышление стало почвой для развития концепций «новой архитектуры» от ее предыстории во времена Уильяма Морриса до самых недавних лет. История идей архитектуры Запада более чем за столетие может быть написана как история одной из форм утопической мысли. Стиль постулатов «новой архитектуры» был стилем современной утопии: в них сочетались умозрительные спекуляции и абстрактное морализирование, локальным фактам произвольно придавалось значение всеобщности; почти всегда в их подтексте — настроения, свойственные неудовлетворенному, мятущемуся индивиду. Разрыв между прокламируемыми целями и истинным социальным значением деятельности архитектора стал неустранимой чертой «новой архитектуры», да и всей архитектуры капиталистических стран вообще.

Утопическое мышление в рамках профессионального сознания архитекторов не всегда выливалось в систематизированные представления о некоем идеале жизнеустройства. В определенные периоды развития «новой архитектуры» законченный образ утопии не складывался, а место его занимали фрагментарные идеализированные представления о существующей действительности и тенденциях ее развития. Возникали «малые утопии» — основанные на апологетических мифах и лозунгах социал-реформизма произвольные представления о возможности положительного воздействия па общество совершенствованием определенных сторон профессиональной деятельности архитекторов. Таким образом удовлетворялся «этический императив», считавшийся главным стержнем «нового движения».

Роль утопических представлений не была неизменной и однозначной. В определенных условиях они помогали заострить внимание на объективно существующих и важных сторонах дела, побуждая поиски, способствуя неожиданным разворотам творческой мысли. Однако для развития архитектуры в целом система утопического мышления расставляла ряд вех, ведущий в никуда. Кризис «нового движения», наметившийся в середине 60-х годов, неотделим от тупиков, в которые заходила утопическая мысль при столкновениях < социальной реальностью. Антиутопия обернулась антиархитектурой.

Так постараемся проследить основные этапы развития «новой архитектуры», сопоставляя, где это возможно, утопии и мифы с реальностью.